— Он что, еще не встал? — удивился Александр. — Занемог, что ли, с похмелья?
— Какое похмелье? — замахала руками нянька. — Удар его хватил. Вот уж три недели лежит в постели как колода.
Под себя ходит. Язык совсем отнялся. Мычит только, как тот телок по весне.
— Удар? — удивился Александр. — Он же никогда не болел?
— А ты попей столько, — покачала головой нянька, — он, почитай, не просыхал, как маменьку похоронили!
— А эта… где? — сквозь зубы процедил молодой человек, и глаза его полыхнули ненавистью.
— Злыдня, что ли? Мамзелька? — справилась нянька. — Так сбегла. В ту же ночь и сбегла, как Родиону Георгиевича удар хватил.
— Сбежала, значит? — Лицо Александра перекосилось. — Она знала, что я еду?
— Нет, ей-богу! — старуха перекрестилась. — Как велел, батюшка, никому не сказывали! Ни барину, ни мамзельке… Только… — Она виновато посмотрела на своего воспитанника. — Только злыдня эта все золото и каменья маменькины прихватила, да двадцать тысяч рублей, да процентные бумаги, что в несгораемом шкафу хранились. Мамзелька его ключом открыла, что Родиона Георгиевич на гайтане таскали.
— А «Эль-Гаруда»? Что с ней?
В ответ нянька только развела руками и понурилась.
Лицо Александра побелело от ярости, глаза сузились, и он грязно выругался. Нянька и Федот быстро переглянулись.
Молодой человек заметил их взгляд и криво усмехнулся.
— Жаль, что эта дрянь исчезла! Верно, догадалась, что придется отвечать за свои проказы! — И, направив взгляд поверх их голов в сторону дома, спросил:
— Где сестра?
— Полюшка? Ласточка? — расплылась в улыбке нянька. — Да где ж ей быть? В детской! С ней Федоткина сестра водится. Помнишь Настену? Такая красавица выросла! От женихов отбоя нет.
— Она меня, наверно, не узнает, — сказал Александр, имея в виду отнюдь не красавицу Настену. — Сколько ей было, когда я уезжал? Чуть больше года: А сейчас где-то пять, наверно?
— Правда твоя, Сашенька, — радостно закивала головой нянька, — шестой годок пошел. Красавица да умница растет, вылитая маменька.
Губы молодого человека скривились. Казалось, он вот-вот заплачет. Но сдержался, не заплакал, лишь попросил:
— Проводи меня к могилке! — Затем перевел взгляд на Федота. — Ты почему босиком?
— Так не успел, — повинился тот, расплывшись в улыбке. — Шибко обрадовался, вот и выскочил голяком.
— Иди обуйся, — приказал Александр, — и найди мне Петра. Что-то он не показался даже.
— Дак он на мельнице с утра. Как уехал засветло, так и не появлялся. Велел, правда, сразу верхового прислать, ежели барчук заявится. Словно чуял, батюшка, словно чуял… — закрестилась нянька торопливо. — Али послать?
— Немедленно, — ответил тот и положил руку няньке на плечо. — А ты отведи меня к маменьке. Где она лежит?
Они прошли сквозь старый парк. Деревья разрослись, и в летнее время здесь, наверно, было сумеречно и тихо, пахло прелой листвой, судя по всему, ее не убирали с прошлой осени.
Повсюду валялись сломанные ветви и упавшие деревья. Кое-где ветки стащили в кучи, а деревья распилили на чурки. Но в прежние времена их бы перенесли под навес, а теперь все осталось в добычу дождям и скорому снегу. Все пришло в запустенье. И парк, и двор, и дом, и хозяйство…
Александр с угрюмым видом оглядывал эту печальную картину, воочию убеждаясь, как быстро хаос одерживает победу над порядком, и удивлялся, как мало надо времени, чтобы творения рук человеческих обратились в прах.
Они миновали парк, затем хозяйственный двор. В сплошной цепи рабочих построек: флигелей, конюшен, амбаров, коровников и кузницы, где, как в былые времена, стучал молот и гремели железом, нашлась маленькая калитка, которая вывела их к берегу реки. Тут, на высоком откосе, издавна стояли две беседки-павильона. Когда-то в них обожали принимать гостей и распивать чаи, любуясь летними вечерами привольным плесом, синей полоской дальнего берега, скользящими по водной глади рыбачьими лодками и пароходами, которые, по давно заведенному обычаю, приветствовали обитателей усадьбы длинными гудками. Беседки были необычной, пятиконечной формы, еще одна дань когда-то процветавшим здесь масонским увлечениям.
Теперь беседки были изломаны внутри и снаружи, и по вони, которую они источали, молодой человек понял, что сейчас у них другое, весьма низменное предназначение.
Но беседки они обошли стороной. Узкая, едва заметная тропка, усыпанная старой сосновой хвоей, вывела их на каменистый утес к побеленному известью бакену. В темные летние ночи на нем вывешивали фонарь, чтобы видели издалека капитаны пароходов, какая опасность их поджидает — Колгуева шивера, самый страшный порог на реке, с множеством громадных валунов, чьи истертые водой горбатые спины едва виднелись среди огромных волн.
В нескольких шагах от бакена стояла, как и прежде, скамеечка — любимое место его матушки. Здесь она, отдыхая от забот и дикого нрава своего супруга, могла сидеть часами, следить за быстрым бегом речных струй, слушать грохот бьющихся о подножие утеса волн и наблюдать, как чайки, нервно вскрикивая, а то надсадно горланя, на лету касаются крылом воды.
Молодой человек остановился возле скамейки и полной грудью вдохнул свежий ветер. С высоты берега перед ним открывался небывало красивый вид на многие версты вокруг.
Чуть дальше порога, где река, ширясь и растекаясь в своей долине, принимала в себя множество ручьев и речушек, от налетевшего шквального ветерка бежали-струились змейками полоски ряби. Чайки по причине осенних холодов уже исчезли, лишь маячила вдалеке одинокая лодка с горбившимся на ее дне рыбаком. Вот-вот пойдет шуга, и пароходы уже стоят в затоне, До следующей навигации. И лишь у прибрежных камней, как в старые добрые времена, всплескивала тяжелая волна, покачивая просмоленные рыбацкие лодки около развешанных на берегу сетей. А позади на закатном небе громоздились тучи — синие, лиловые, а между ними, словно всполохи, проглядывали огненные, оранжево-багровые и бледно-зеленые просветы неба.
Закрыв глаза, Александр представил вдруг, какими он видел эти места в последний раз. На береговом откосе темно-зеленой лентой тянулся лес, на пойменных лугах колыхались травы, ветер гонял волну по густым нивам. Зарницы вспыхивали в небе — верный признак того, что зацвела рожь… Матушка нашла его здесь уже под вечер. И они долго сидели вместе на лавочке. Маленькая Полина спала на руках у матери, а они все никак не могли наговориться и не подозревали, что прощаются навсегда…
Александр вздохнул, открыл глаза и посмотрел на няньку.
И она поняла его молчаливый вопрос.
— Вон там могилка, у деревьев.
Она протянула руку, но он сам и без подсказки увидел невысокий, обложенный побеленными известью камнями холмик с простым деревянным крестом. Сверху могилу сплошь укрывали зеленые пихтовые ветки, и нянька пояснила, что их меняют каждую неделю.