– Тайнашка пожаловал! – подал голос Овражный.
Мирон и сам увидел Тайнаха. Сильно изменился бывший сиделец. Окреп, лицо потемнело от солнца. Поверх мунгальского халата – кыргызский куяк, на голове вместо шлема кожаная шапка с двумя лисьими хвостами. За спиной – меч, перед собой – лук на изготовку. Чуть в стороне от ворот, на небольшой сопке, в окружении пяти или шести верховых хозончи, наблюдал он за тем, как его люди обстреливали острог. Конь под ним нервно переступал ногами, видно, чуял волнение хозяина. А на лице ни капли смятения, лишь глаза выдавали. Прищурился Тайнах. Ждал, как поведут себя русские.
И тут из широкого распадка между двумя сопками рванулась кыргызская конница и, словно широкий горный поток, нашедший высохшее русло, стремительно заполнила лощину, что вела к крепостному валу.
Дикий рев оглушил защитников острога. Но уже изготовились к бою лучники, приготовились к стрельбе фузейщики, осенили себя крестом самопальщики…
Ливень стрел обрушился на стены. Хочешь не хочешь – присядешь, коли не желаешь получить под шлем степной гостинец. А когда вновь высунулись, то не сразу вспомнили служивые, что луки и самопалы у них в руках…
Многоголосый вопль, не имевший ничего общего с боевым кличем степняков, разодрал воздух. Кричали люди и кони, с разлету напарываясь на острые колья рогаток, что торчали из высокого камыша, обступившего мелкое озерцо, как раз на пути кыргызской лавы.
Раздирая удилами лошадиные пасти в кровь, кыргызы пытались повернуть назад мчавшихся галопом коней, но сбитые с ног теми, кто напирал сзади, падали оземь, превращая стремительную атаку в беспорядочную свалку.
А со стен острога уже летели пули и стрелы. Русские били почти в упор – и каждая стрела или пуля находила цель. Со ста шагов по человечьей фигуре промахнется разве косой или немощный, но уж никак не служивый, с детства привычный к стрельбе.
Чудом, наверно, часть конников прорвалась сквозь рогатки. Подлетела кыргызская ватага под самый вал. И снова ловушка. Провалились прутяные щиты. Забились лошади на острых иглах «волчьих» ям, всадников словно на копья сбросили. Дикий гвалт поднялся: лошади ржут, пытаются подняться. Одна вырвалась, скачет по полю с распоротым брюхом, другая бьется, подмяв под себя хозяина… Всадники ревут благим матом: один ногой на кол попал, другой – рукой, а третий – и вовсе животом напоролся. Кровь фонтаном хлещет. У степняков она, вишь, тоже красная и теплая.
Заваруха случилась великая! А орысы на стенах хохотали, пальцами показывали, что-то кричали по-своему.
Кыргызы, визжа, попытались затеять «карусель» – но куда там! Кони спотыкались о трупы, падали, топча и сминая всадников, – даже если те успевали соскочить с коня, их тут же сбивали с ног и затаптывали другие.
Но полусотня кыргызов преодолела ров. Подняли луки – и тут Овражный крикнул: «Пали!» Вновь выстрелили защитники острога. Кыргызы – врассыпную. Только хвосты лошадей показали орысам.
– А вот тебе, Тайнашка, щучий сын, огонька на дорожку! – озорно прокричал Игнатей и повел стволом в сторону езсерского бега, крутившегося под валом.
Тайнах что-то орал и потрясал камчой, видно, пытался вразумить драпавшее войско. Грохнула пищаль, конь под бегом взвился свечой и упал на бок. Тайнах покатился по камням.
Захарка вырвал лук у соседа.
– Счас, счас сниму лишеника, – торопился, тянул тетиву. Но не дошла стрела. Подхватил хозончи Тайнаха, подсадил на своего коня, а сам рядом побежал, держась за седло.
– Ай, упустил! – хлопнул шапкой по пряслу Захарка. – Ушел Тайнашка, собачье отродье!
Тайнах галопом поднялся на соседнюю сопку. Кыргызы отхлынули от острожных стен. Доскакали до самого леса. А тут и ночь подступила. Тревожная ночь…
В остроге почти не спали до рассвета: кто вострил саблю, доводя клинок до остроты немыслимой, впору волос резать; кто в который раз перебирал байдану или кольчугу, пробуя на разрыв – не ослабли ли звенья, не подъела ли ржа. Многие прочищали от порохового нагара запалы, вставляли в пистоли новые кремни, точили наконечники стрел, сулиц и копий, сайдачные и заголяшные ножи, рубили свинец. Десятские раздавали запасное оружие, досыпали кожаные гаманки порохом.
В предчувствии схватки одни бежали к отцу Ефиму исповедоваться, но и Фролку не пропускали, хоть и расстрига он, но уставы православные знал; другие прятали под рубахи грамотки – от стрел и сабли заклятие; иные, по простоте душевной, приставив к пеньку образки, бились о землю лбами, приговаривая: «Пресвятая Пречистая Богоматерь и вы, святые угодники, напустите на меня смелость, не велите лечь костьми в проклятой бесерменской стороне…»
В семьях служивых тоже не смыкали глаз. Бабы рвали полотно на полосы – будет чем раны перевязать, доставали из погребов соленья да копченья, месили тесто, готовили снедь впрок – до готовки ли будет во время сражения или, не дай господь, осады? Мужики все заняты, к обороне готовятся. Вот и прибавилось бабам забот.
Но были среди них и такие, что помимо женской работы находили время насаживать железные наконечники на древки стрел, править оперение и даже сплести запасную тетиву для мужнина лука. А иной раз – и для своего. В сибирских острогах многие девки могли, согнув боевой лук, метко послать стрелу в цель не хуже иного мужика.
Поднялась над тайгой багровая луна. Налетевший ветерок взвихривал по гладкой воде буруны. На стрежне гуляла крутая волна. Затаился острог, слушая тишину. И все в округе смолкло в предчувствии близкой баталии.
До утра все было спокойно: кыргызы к острогу не подходили. Вдали маячили их костры, слышалось ржание лошадей и людской говор. Но с полудня зачастили небольшие разъезды: похороводят, поскачут туда-сюда, стрелы пустят разок-другой, и нет их, будто ветром снесло. Ближе к вечеру налетела злая сотня на мохнатых лошаденках, повизжала, повопила, выпустила разом по воротной башне тучу воющих стрел – и отхлынула, не дожидаясь, когда казаки грохнут по ним из пищалей и самопалов. Нескольких служивых стрелы достали на этот раз: троих насмерть, пятерых поранили. Захарка тоже не уберегся. Вражья стрела впилась в левое плечо. Хорошо, что не сбила с полатей на землю. Устоял парень, но из бойцов выбыл.
Снова темнота опустилась на землю, но кыргызы не ушли. Правда, вели себя тише: не галдели, в бубны не стучали. Защитники крепости всю ночь наблюдали множество костров на сопках, понимали: если враг подступил к стенам, по доброй воле не уйдет. Значит – приступа не избежать!
Наконец солнце выбралось из-за кромки леса. И тут же, будто проснувшись, зарокотали боевые барабаны. Напряглись спины служивых на стенах, жала стрел нацелились в степь. Хотелось тем, кто держал ворота, спросить снизу, что там да как? А нельзя. Время для разговоров кончилось…
Вновь из лощины вдоль сопок покатилась черная лавина. Неотвратимо, как смерть! Топот копыт и душераздирающие визги сотен всадников заглушили все прочие звуки. Тучи пыли взметнулись до небес. И, казалось, вот-вот сомнет та лавина ряд заостренных кольев, перекатится через ров и захлестнет бревенчатые стены вместе с ниточкой защитников острога…