Наконец и этот спуск закончился. Дорога стала шире, ровнее и суше, но потом снова пошла в гору. Со всех сторон меня окружали деревья. Я посветила направо и, о, счастье! – обнаружила, что они огорожены крепким забором из сетки-рабицы, закрепленной на металлических столбах. Ура, цивилизация! Я задохнулась от радости. Дошла! Выжила! Самое страшное позади, а впереди – горячий душ, чистая постель и, наверное, стакан чая с лимоном. Это было пределом моих мечтаний. Особенно чай с лимоном.
Обретя надежду, я ощутила новый прилив сил, видно, открылось второе дыхание. Душа ликовала… Но напрасно! Рано я расслабилась. Забыв об осторожности, чуть не свалилась в промоину, разрезавшую дорогу пополам, и тупо топталась теперь на краю. Промоина не выглядела глубокой, но на дне скопилась вода, вернее, жидкая грязь вперемешку с камнями. Здесь даже резиновые сапоги были бессильны.
С тоской осмотревшись по сторонам, я поняла: тьма стала реже. Уже виднелись отдельные деревья, мелкие камни под ногами и куски дерна на дне ямы (вероятно, почва провалилась совсем недавно). Небо тоже посерело, хотя тучи висели низко, и из них сочилась мелкая гадость. Надо же, утро наступило! Ничего себе!
Я снова огляделась, пытаясь отыскать доску или корягу, чтобы перебросить через препятствие. Ничего не нашла, но зато увидела, что промоина доходит только до забора. Так, обрадовалась я, всего-то делов, что перелезть через забор, обойти зловредную яму и тем же макаром вернуться на дорогу…
Недолго думая, я направилась к забору. Перелезть через него оказалось непросто. Я долго пыхтела, ругалась, но, в конце концов, подтянулась, тяжело перевалилась через железную раму и с шумом приземлилась в густые кусты, которые тянулись вдоль изгороди, насколько видел глаз. Поднявшись на ноги, я поняла, что свалилась в заросли «лаврушки» – так моя бабуля называла лавровый лист. Тут этого листа была сущая пропасть!
Еще я увидела, что все вокруг засажено орешником. По осени, надо думать, здесь собирали тонны фундука.
Уже рассвело настолько, что я стала различать предметы на значительном удалении. Это меня обрадовало. При свете дня опасность кажется пустяковой, а ночные тревоги – зряшными. Я сделала несколько шагов, миновала промоину и торопливо направилась к забору. Ведь неизвестно, как поведут себя хозяева, если заметят чужого человека на своей делянке. Особенно, если они при оружии. Правда, я сомневалась, что мне хватит сил снова преодолеть забор, даже при угрозе быть пристреленной.
Задумчиво измерив на глаз высоту, я вздохнула, приноравливаясь, как бы ловчее подпрыгнуть и ухватиться за верхнюю раму, к которой крепилась рабица. И тут краем глаза заметила двух огромных собак. Они неслись молча, их тела стлались над травой, то скрываясь, то вылетая из тумана, низкой пеленой затянувшего землю. Косматая шерсть, разинутые пасти с вываленными языками я увидела уже в полете…
– Мама! – заорала я и птичкой взлетела на верхнюю перекладину. И едва успела подтянуть ноги.
Собаки бросились передними лапами на сетку и только теперь залились оглушительным лаем. Квадратные морды огромных лохматых кавказцев я разглядела уже с обратной стороны забора. Собаки бесновались. Глаза их налились кровью. Они не лаяли, а утробно бухали, словно сваи в землю заколачивали. Страшные клыки, раззявленные пасти, слюна, вожжами висевшая на брыластых щеках…
Я показала им язык, а затем, обнаглев, средний палец. Собаки взвыли от унижения, мощные лапы принялись рвать сетку. И хотя я понимала, что стальная рабица им не по зубам и не по когтям, предпочла убраться от греха подальше.
И тут вдруг вспомнилось, как представляла себе, с какой легкостью пройдусь по местной деревенской улице. Смех да и только! Эх, где ж та милая сердцу тихая улочка Бердичева? С милыми садочками и яркими мальвами. Здесь же кроме забора и двух злобных псин – никаких признаков поселения.
Тем временем становилось все светлее и светлее, а при солнце положение дел зачастую кажется не таким уж мрачным. Я прошла еще метров сто. Вдруг деревья расступились и передо мной вырос на горном склоне огромный белый дом с красной крышей и ажурными балконами по второму и третьему этажам. На фоне темных зарослей и серых скал он показался мне огромным парусником, возникшим на горизонте. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – пробормотала я, оторопев на мгновение. – Избушки на курьих ножках в сказках остались!»
В окна мансарды ударил первый солнечный луч, отразившись от стекол, заплясал, заискрился, и вдруг я увидела радугу. Яркую, но мимолетную, на фоне темной тучи, убегавшей за гору. Говорят, на одном конце утренней радуги – ковш с любовью, а у той, что на закате, – с золотом. Кто же против того, чтобы зачерпнуть немного счастья? А с любовью… Была у меня любовь, только вся вышла. Я вздохнула. Дверцу в своем сердце я заколотила гвоздями. Пусть больно, но зато не будет повторения. Тысячи женщин живут без любви, и ничего, справляются. И даже радуются жизни. Я тоже научусь жить без любви. Вот с сегодняшнего дня и возьмусь за обучение.
Я остановилась перевести дух и оглянулась. Невысокие холмы, поросшие буйным лесом, серые и красноватые скалы, а далеко на горизонте – бирюзовая полоска, намного ярче неба, в котором копились кучевые облака. Я поняла: там море! Над головой пронеслась пестрая сойка, в кустах зазвучали переливы флейты – завел свою нехитрую песню черный дрозд. Зачирикали и задрались на ветке воробьи, а в воздухе остро и пронзительно запахло молодой листвой, мокрой травой и еще чем-то волнующим и давно забытым. Тем, что притупилось, сгладилось, стерлось в суматохе столичной жизни. А тут словно прорвалось сквозь толщу шлака и бетона.
Я задохнулась от восторга. Давно не видела такой яркой и щедрой, омытой дождем зелени, не дышала столь свежим, напоенным ароматами весны воздухом, не ощущала простора, когда хочется раскинуть руки и ринуться вниз с холма. И затем парить, как птица или воздушный змей, потому что в такие минуты все по силам, даже взлететь высоко-высоко, за облака, к солнцу, добраться до радуги, наконец. Или долететь до моря…
Эвон куда понесло тебя, Оля!
Я вздохнула. Что за щенячий восторг? Мне предстоит прожить здесь почти два месяца. И где гарантия, что через неделю и горы, и лес, и даже море не опротивеют до тошноты?
Я прибавила шагу и через пару минут уткнулась в ворота. Черные, массивные, металлические. Метра три высотой. Я поискала глазами, но не нашла кнопку звонка. И деликатно ударила кулаком. Ни звука в ответ, настолько тяжелы и значительны были ворота. Тогда я плюнула на этикет, подняла камень с земли и принялась дубасить им по металлической створке, вопя благим матом:
– Эй, откройте! Есть кто живой?
В ответ раздался утробный лай. Похоже, вернулись мои лохматые знакомцы. Сил у кавказцев было намного больше, потому что ворота загудели, когда они бросились на них лапами. И как музыка прозвучал вдруг мужской голос:
– Сейчас подойду! Не дразните собак! – И следом: – Арат, Домбай – фу! Пошли вон, кому сказал!
Ворота, видно, открывались автоматически, потому что без скрежета и лязга поползли в сторону. А я опустилась на траву и закрыла глаза. Боже, неужели мои мучения закончились?