События сегодняшнего и впрямь сумасшедшего дня вытеснили из головы реально важные проблемы. Насчет паспорта нужно решать немедленно. Иначе я проторчу здесь до морковкиного заговения и вдобавок ко всем прелестям потеряю любимую работу. Но завтра, первым делом, я заплачу Вадиму за жилье. Чтобы он там ни говорил, как бы ни отказывался, но лучше от него не зависеть. Я не приживалка, не нищая, не камелия, чтобы жить за чужой счет. И пусть попала в непростую ситуацию, однако найду способ выйти из нее достойно. Конечно, придется потратить часть денег шулера. Ничего, я все возмещу в Москве и сдам в милицию. Зачем мне головная боль и деньги преступника?
После ванны я рассуждала вполне здраво и логично, и все же мысли стали путаться. В них стали вторгаться непонятные видения – цветные, размытые, словно акварели импрессиониста. Я поняла, что засыпаю. Последним перед глазами проплыл взгляд Вадима. Тот самый, который он бросил на меня за столом у Мадины. Наши глаза встретились, я быстро отвернулась, потому что разглядела в них… Нет, не нежность. Добров, похоже, никогда не слышал этого слова. Он смотрел на меня с таким видом, с каким голодный человек глядит на хлебную пайку. Хотя возможно, я увидела в его взгляде то, что желала увидеть. Но когда мужские пальцы под дождем коснулись моего лица, мне почудилось, что вода, стекавшая по щеке, зашипела, испаряясь, настолько горячей была та рука.
– М-м-м… – промычала я и теснее прижалась щекой к подушке, чтобы стереть то прикосновение. Оно до сих пор жгло кожу, даже после дождевых потоков, щедро омывших меня с головы до ног, даже после купания в ванне…
…Мне показалось, что я только-только стала погружаться в сон, когда чья-то рука коснулась моего плеча, а мужской голос тихо окликнул:
– Оля!
Я быстро открыла глаза. Вадим сидел рядом на кровати. В комнате все еще было темно, но я видела его отчетливо. Наверное, уже начало светать.
– Что случилось? – спросила я.
– Ничего, – ответил Добров. – Просто я не могу уснуть. Пусти к себе, а?
– Но ты же… Ты еще и таким образом решил проверить меня на стойкость?
Я села на постели, забыв, что на мне нет ничего из одежды и, охнув, натянула одеяло до подбородка.
– Убирался бы ты подобру-поздорову, а то с твоими проверками я точно никогда не высплюсь.
– Выспишься. – Он потянулся ко мне и бесцеремонно сдернул одеяло. И тихо засмеялся. – Так ты уже готова?
– Отстань! – прикрывшись подушкой, я попыталась вырвать у него одеяло. – Убирайся! Нахал!
Но одеяло, а следом подушка полетели на пол, а я непонятным образом оказалась у него на коленях. Жадный рот прижался к моим губам. И я задохнулась от восторга. Наконец-то! Вот отчего я сердилась, вот почему я проклинала Вадима – все оттого, что так долго ждала этого поцелуя.
Мы целовались неистово, до боли в губах, и отрывались друг от друга, чтобы перевести дыхание. А затем Вадим опрокинул меня на спину, кажется, поперек кровати, и тут уж я дала себе волю, чего никогда не позволяла с Юрой. И кричала, и стонала, и просила Вадима, чтобы он не останавливался. Мне было невыразимо хорошо. Я чувствовала себя такой счастливой! Казалось, весь мир вот-вот вспыхнет, как бенгальский огонь…
– Кукареку! – истошный вопль ворвался в сознание.
Я вздрогнула и открыла глаза… Но лучше б я их не открывала.
В комнате определенно посветлело. В распахнутое настежь окно врывались звуки раннего утра. Пока еще робко щебетали птицы. Один за другим начинали распевку петухи… Вадима рядом не было.
Я тихо, сквозь зубы выругалась. До чего дошла, оказывается! Эротические сны я видела крайне редко, да и были они более скромными, почти целомудренными. А тут… Я испытала неподдельное разочарование. И чувствовала себя от этого усталой и разбитой. Оказывается, с Юрой я не изведала и половины того, что пережила во сне.
Впрочем, где гарантия, что, окажись Вадим в моей постели, я бы и наяву испытала столь острые и глубокие ощущения? Я хмыкнула. И, встав с кровати, направилась к окну. Спать расхотелось. Сердце продолжало биться в непривычном для меня режиме. Закрывая оконную створку, я взглянула на небо. Оно было бледно-зелёным, нежным. На юге, чуть выше ребристой диаграммы гор сияла огромная, мохнатая, как бы размытая звезда. Больше на небе я не заметила ни одной звезды, и эта единственная, казалось, просто зазевалась и не успела скатиться за горизонт. Утренняя прохлада пробирала до костей. Я ежилась, переступала с ноги на ногу, но не уходила, все любовалась мокрой, как бы стыдившейся своей лохматости звездой.
Горы, ещё не озарённые солнцем, были тёмно-синими и мрачными. И только скалистая вершина самой высокой горела золотым пятнышком – до нее уже дотянулось солнце.
Я взглянула на будильник. Всего-то пятый час. Спуститься, что ли, вниз и выпить чашечку кофе? Я оделась и направилась к лестнице.
Минут через пятнадцать стояла с чашкой кофе в руках возле стеклянной стены зала и разглядывала взлохмаченные дождем кроны деревьев, растрепанные розовые кусты, примятую траву. На улице было сыро и зябко, в зале – неуютно. Отпив пару глотков, я с чашкой в руках снова поднялась наверх. Присела возле туалетного столика.
В Москве я очень любила раннее утро. И зачастую именно на рассвете добавляла в статью ту изюминку или перчинку, которую, бывало, искала весь предыдущий день. Но сейчас мне абсолютно нечем было заняться, разве только снова отправиться спать. Но я прогнала сон созерцанием звезды, затем убила его крепким кофе. Я прошлась взглядом по комнате и уткнулась им в саквояж, который так и не удосужилась убрать в шкаф. Сердце радостно трепыхнулось. Кажется, мне есть чем заняться. Я не взяла ноутбук, выбросила сим-карту, у меня нет возможности выйти в Сеть, но у меня есть ручка и тетрадь. Большая и толстая тетрадь. И я буду вести дневник. Как в школе. Стану записывать все, что случилось со мной в Абхазии.
Я задумалась на мгновение. Нет, дневник уже пройденный этап. Лучше написать роман… Роман о погубленной любви…
Я метнулась к саквояжу, достала тетрадь и разложила ее на коленях. Белые страницы, абсолютно чистые, манили и словно подталкивали: «Начни! Начни! У тебя получится! С твоим-то воображением грех все не записать…»
Но одного я не учла – за последние годы я совсем разучилась писать ручкой. Черт! Первые буквы получились кривыми, будто и не был у меня когда-то самый красивый почерк в классе. Затем пошло легче, почерк выровнялся.
«От меня ушел муж. Бросил ради молоденькой секретарши. Согласитесь, ситуация – банальнее некуда. Совсем, как в заурядном чиклите – чтиве современных барышень, Сотни женских романов начинаются с подобного печального события, которое вдребезги разбивает сердце героини…» – писала я. И удивлялась: словно кто-то невидимый водил моей рукой и нашептывал в ухо нужные слова.
Дело продвигалось, на удивление, быстро. Буквы, как бисер, нанизывались, образуя слова, слова превращались в предложения. Я писала, забыв обо всем на свете. И опомнилась лишь тогда, когда луч солнца проник в комнату и золотым блинчиком лег на исписанные страницы. «Да и есть ли панацея против измены?» – вывела я и поставила точку. Подумав, добавила строкой ниже: «Глава 2», затем закрыла тетрадь.