Настя и Ольга Ивановна переглянулись, и старшая Меркушева впервые за вечер сказала:
— Алексей Николаевич был замкнутым человеком, и даже его сын, мой покойный муж, ничего не знал о его прежней жизни.
— Странно, — покачала головой графиня. — Я помню Алексея Меркушева очень веселым и остроумным молодым человеком, а уж разговорчивым и подавно, — она откинулась на спинку кресла и доброжелательно посмотрела на своих погрустневших гостий. — Думаю, мне следует рассказать вам эту весьма печальную историю, которая случилась с двумя молодыми и красивыми людьми добрых шесть десятков лет назад. — Она перевела дух и велела лакею, безмолвно застывшему у дверей гостиной:
— Принеси-ка нам, голубчик, чаю! — И обратилась уже к женщинам:
— На кухне у меня пекут превосходные пирожные, а чай настаивают на семи индийских травах.
Потом они пили чай, а Ксения Романовна рассказывала им историю, которая объясняла и угрюмую отчужденность старика Меркушева, и странный каприз герцогини Гилфорд, пожелавшей женить своего двоюродного внука на никому не известной девушке, прожившей почти всю свою жизнь в далекой Сибири…
Алексей был единственным сыном капитана Меркушева, погибшего во время русско-турецкой войны. После смерти мужа его мать с горя опустилась, стала играть в карты, пить, и вскоре имение Меркушевых пошло с молотка за долги. Мать вскоре умерла, и с той поры Алексей мог рассчитывать только на свои силы. По причине денежных затруднений он не смог продолжать учебу в Санкт-Петербургском университете, но ему удалось устроиться учителем младшего сына графа Ратманова, Петруши.
— Я не знала, — продолжала свой рассказ Ксения Романовна, — что между Анной и Алексеем вспыхнула любовь, никто в семье не подозревал об этом. Вероятно, они сами понимали, что им никогда не позволят пожениться. Я была к тому времени уже замужем, у меня только-только родился сын, будущий отец Андрея и Сережи. Однажды поздно ночью на извозчике ко мне в дом приехала Анна. Она была убита, захлебывалась слезами и твердила о том, что нынче не старые времена и никто не имеет права отдавать ее замуж насильно. С трудом я успокоила сестру, она призналась, что они с Алексеем любят друг друга, а мой отец по каким-то политическим соображениям собирается выдать ее замуж за английского герцога Сайреса Гилфорда. При дворе надеялись, что это повлияет на улучшение отношений между Англией и Россией. Лорд Гилфорд был видным государственным деятелем, определяющим политические симпатии Великобритании, членом палаты лордов, пэром, и его влюбленность в Анну сочли за доброе предзнаменование, и, естественно, мнения моей сестры никто и не подумал спросить. Ее желания в расчет не принимались, — графиня поднесла чашечку из тончайшего фарфора ко рту и сделала глоток. Потом прикоснулась к губам салфеткой и посмотрела на притихших гостей. — На следующий день я встретилась с Алексеем. Он был достойным молодым человеком, но даже если бы обладал значительным состоянием, не смог бы рассчитывать на руку Анны. Они вздумали бежать и тайно обвенчаться, но я убедила молодых людей не совершать безумного поступка. Идти против воли родителей — всегда грех, кроме того, их поступок затронул бы государственные интересы, и, если бы беглецов поймали, это грозило серьезными неприятностями прежде всего Алексею. Его могли серьезно наказать, отправить солдатом на Кавказ или сослать на вечное поселение в Сибирь… Вскоре после нашего разговора Алексей взял расчет и уехал, а Анну герцог увез в Англию, — Ксения Романовна вздохнула. — За все эти годы моя сестра в своих письмах только единожды упомянула его имя, когда написала, что своего сына назвала Алексеем. К сожалению, мальчик был безнадежно болен, прожил до пяти лет и умер. Больше детей у Анны не было, — графиня покачала головой. — Она никогда не жаловалась на свою судьбу, но по письмам можно было понять, как глубоко несчастна… — Она промокнула батистовым платком выступившие слезы и улыбнулась. — Лет двенадцать назад в моем доме появился старик. Заросший по самые глаза бородой, очень высокий, с насупленными бровями и удивительно знакомыми глазами… Да-да, вы не ошиблись! — Она заметила удивленные взгляды, которыми обменялись мать и дочь, и подтвердила их догадку:
— Это действительно был ваш дедушка, Настя, Алексей Николаевич Меркушев.
— Но почему он вдруг решил встретиться с вами? После стольких лет? Неужели он хотел узнать о вашей сестре?
— Он не задал мне ни единого вопроса о ней, так же как отмел все мои попытки узнать что-нибудь о его жизни.
Ольга Ивановна и Настя опять переглянулись. Графиня могла об этом и не говорить. Меркушев-старший никогда и ничего не рассказывал о себе даже ближайшим родственникам.
— Но с какой целью он приехал к вам? — спросила графиню Ольга Ивановна. — Насколько я знала покойного свекра, он очень ценил свое время, и если и отправлялся к кому-то с визитом, то только не ради приличия…
— Он приехал уговорить меня продать ему поместье «Вишневое». Там он впервые встретился с моей сестрой. Очевидно, это единственная причина, по которой он буквально заставил меня продать имение. Честно говоря, из-за чрезмерной отдаленности «Вишневое» было мне в обузу. В свое время оно досталось моей матери в наследство от какой-то дальней родственницы, так что после некоторых раздумий я согласилась.
— Вероятно, по той же причине ваша сестра и мой свекор настояли на том, чтобы венчание состоялось в «Вишневом», — произнесла Ольга Ивановна задумчиво. — До этой минуты мы не знали, чем вызваны столь странные условия завещания.
— Надеюсь, теперь все разъяснилось, — графиня печально улыбнулась. — Очень необычная ситуация, Ольга Ивановна! Но моя сестра предчувствовала, что не все будет гладко при заключении брака между двумя совершенно незнакомыми молодыми людьми. И поэтому просила вас, Настя, прочитать это письмо, — Ксения Романовна подала девушке небольшой листок бумаги.
Настя взяла его в руки и сквозь набежавшие на глаза слезы разобрала несколько слов, выведенных дрожащей старческой рукой: «Настя, милая моя девочка! Любовь — это прежде всего великое терпение, понимание и умение прощать даже самые тяжкие грехи, если они были совершены во имя любви!» Настя вздрогнула, вспомнив вдруг почти те же самые слова, которые ей прошептала другая пожилая женщина на крыльце самарской гостиницы. Только теперь она поняла, почему они были сказаны. Мария Егоровна знала о том, что Фаддей — это не Фаддей, и старалась предотвратить надвигающуюся катастрофу. А она не поняла, не почувствовала этого предупреждения, потому что сразу забыла про него… Теперь ее предупредили вторично. Но хватит ли у нее сил внять словам Анны Романовны?..
— Настя, я не настаиваю на вашем немедленном решении, — Ксения Романовна отодвинула от себя чашку с недопитым чаем. — Я прошу вас об единственном одолжении: выслушать Сергея. Он сейчас в соседней комнате…
Настя побледнела.
— Нет, нет, я совсем не готова! — И тихо добавила:
— Возможно, в другой раз?
— Когда же? — жестко спросила графиня. — Нас торопит время.
Настя растерянно оглянулась на мать. Ксения Романовна заметила ее взгляд и усмехнулась.