Она с трудом перевела дух и отвела глаза от любимого, не в силах вынести его взгляда, пронизанного такой болью и отчаянием, что она почувствовала сильнейшее желание броситься ему на шею и держать его изо всех сил, какими бы последствиями это ей ни грозило. Но здравый смысл подсказывал, что, поступив подобным образом, она навсегда уронит себя в его глазах. Итак, она отвела взгляд и продолжала упавшим голосом:
— Я простила вас и за похищение, и за то, что назвались чужим именем, но ничего не требую взамен. Мне просто нужно знать, что вы тоже простили меня за мою глупость и поняли, насколько велика моя любовь и вера в вас, граф, — она слегка склонила голову. — Прошу вас, простите меня и забудьте зло, которое я вам причинила, не ведая, что еще большее зло доставила самой себе!
Она опять посмотрела на Сергея и не поняла, дошли ли до него ее последние слова. Его лицо было неподвижным и застывшим, точно маска. Он стиснул зубы с такой силой, что проявились желваки мускулов на челюстях, а на виске выступила синяя жилка, которая, похоже, билась в том же неистовом ритме, что и ее бедное, глупое сердце.
Граф протянул Насте свободную руку, в то время как на другой по-прежнему цепко висела Фелиция Лубянская. Девушка взяла его руку и задержала в своей ладони. Сергей стиснул ее с такой силой, что если бы она сама не с той же силой сжала его ладонь, то, наверное, вскрикнула бы от боли. Но разве могла эта боль сравниться с той болью, которая сдавила ее сердце?
— Конечно, я простил вас, Настя, — тихо проговорил Сергей, — и все понимаю.
«Господи, это последний раз, когда мы прикасаемся друг к другу, — подумала Настя, не в силах оторваться от его глаз, в которых отразилась ее любовь и, слившись с его любовью, перелилась в нее огненным, сжигающим душу потоком,
— Милый, нам пора ехать, — проворковала ласково Лубянская и вдруг поднялась на цыпочки и на глазах у Насти поцеловала графа в щеку. Но Сергей, похоже, не обратил никакого внимания на столь явное проявление любви со стороны невесты. Он медленно выпустил Настину руку, глаза его подернулись влажным блеском, и он неловко улыбнулся, словно извиняясь за проявленную слабость. Фелиция еще крепче прижалась к жениху и с явным торжеством взглянула на Настю. Граф последний раз посмотрел на Настю, отвернулся и повел Лубянскую к выходу.
Почти теряя сознание, Настя смотрела, как он уходит, и даже неугомонная семейка притихла за ее спиной и проводила взглядом графа и его будущую жену. Рослая полногрудая женщина вдруг выдохнула его имя, потом чуть тише имя его невесты и, повернувшись к мужу, что-то возбужденно зашептала ему на ухо. Он поперхнулся горячим чаем, после чего проговорил: «Ей-богу, Марта, вечно тебе что-то мерещится!»
Сергей тем временем коснулся ручки двери, чтобы открыть ее перед Фелицией, но дверь вдруг распахнулась, чуть не ударив графа, и на пороге возник Фаддей. Сквозь шум Настя не расслышала, что сказал поэт, но Ратманов на мгновение остановился, сердито дернул головой и ответил Багрянцеву. Лицо Фаддея пошло красными пятнами, он отступил в сторону, а Сергей уже на пороге оглянулся, посмотрел на Настю и вместе с Фелицией вышел. И в этом быстром взгляде был укор мученика, взошедшего на костер, который она подожгла своими собственными руками.
Настя подошла к окну. Она видела, как Сергей помог Лубянской подняться в карету, сел сам, и экипаж отъехал, оставив в ее памяти четкий мужской профиль в окне кареты. Некоторое время она молча смотрела в окно, за которым навсегда исчез человек, которого она любила больше жизни и без которого жизнь потеряла всякий смысл.
Она не видела, что Фаддей о чем-то оживленно беседует с полногрудой дамой и ее супругом. Достав кошелек, он отсчитал несколько ассигнаций и протянул их чрезвычайно довольной этим обстоятельством даме, потом поцеловал ей руку, кивнул головой ее мужу и, насвистывая мотив из популярной оперетты, подошел к своей спутнице. Настя с недоумением посмотрела на улыбающегося поэта.
— Что с вами, Фаддей Ильич?
— Извините, Настенька, что я веселюсь, когда вам так плохо. Но смею вас уверить, еще не все для нас потеряно, — он преувеличенно тяжело вздохнул. — Вы не представляете, как мне надоели два барана, которые уперлись рогами в землю, бьют копытами, и их невозможно ни уговорить, ни убедить, ни сдвинуть с места.
— Надеюсь, я не в числе этих баранов? — поинтересовалась Настя.
— Ни в коем случае! — замахал руками Багрянцев. — Под вторым бараном я подразумеваю Андрея. Он настолько влюблен в вашу маменьку, Настя, что окончательно сошел с ума и даже слышать не хочет о женитьбе на ком-то другом.
— Граф… Андрей… влюблен… в мою… маму?! — Настя уставилась на поэта, не веря своим ушам. — Я думала, что он не узнал ее. Мама ни разу не сказала мне, что он… что он как-то по-особому относится к ней…
Поэт рассмеялся.
— Смешная вы девочка, Настя, ну какая же мать станет делиться с дочерью подобными секретами?
— Да, вы правы, — согласилась с ним Настя.
Теперь ей стала понятна и необычная настойчивость графа, и его странный взгляд на лестнице в доме Ратмановых, когда он пришел на помощь матери, не дав ей упасть. Господи, какой же она была дурой, когда думала, что его чрезмерный интерес к их семейству вызван лишь желанием помирить ее с Сергеем. Настя улыбнулась и посмотрела на Фаддея. Теперь ей есть о чем поговорить с мамой, она не допустит, чтобы ее мама прожила всю свою жизнь в одиночестве. Достаточно судьбы, уготованной ее дочери.
— Настя, — Багрянцев осторожно тронул ее за плечо, — нам нужно срочно возвращаться. Открылись некоторые обстоятельства, которые мне необходимо обсудить с вашей маменькой и Глафирой Афанасьевной.
— Ну что ж, Фаддей Ильич, поехали! — сказала Настя устало, взяла поэта под руку, и они вышли во двор, где их дожидалась коляска с гербом графов Ратмановых.
— Настя, пожалуйста, открой! — в который уже раз Ольга Ивановна постучала в дверь, и в который раз Настя попросила оставить ее в покое до завтрашнего утра. Ольга Ивановна вздохнула и спустилась в гостиную. Глафира близоруко сощурилась и посмотрела на подругу.
— Ольга, ты похожа на привидение! Успокойся, теперь ты ничем ей не поможешь. Выплачется, погорюет и успокоится. Ни она первая, ни она последняя…
— Ох, Глаша, если бы только в этом было дело! Мне просто необходимо с ней поговорить. Появились такие обстоятельства, что не сегодня-завтра мы пойдем по миру.
— О господи, — Глафира торопливо перекрестилась, — что еще за обстоятельства, объясни на милость! Вот и у Фаддея тоже какие-то обстоятельства появились, ничего не объяснил, убежал как ошпаренный!
— Не знаю, что там у Фаддея, но у меня просто отчаянное положение! Сегодня Райкович предъявил к оплате долговые расписки Кости почти на миллион рублей. Правда, он пока настроен содрать с меня только проценты, но это не менее трех сотен. Мне придется расстаться с рудниками и, возможно, продать дом в Красноярске…