За моей спиной раздался чавкающий звук, словно кто-то приближался ко мне с тыла. Я быстро оглянулась… На меня надвигалось нечто черное, бесформенное, огромное на фоне слегка засветлевшего неба. Я похолодела от ужаса. Вот она, смерть. И от этого уже не отбиться, не убежать, не спрятаться! Я снова попробовала перекреститься, но, как и в первый раз, неудачно. Губы тоже не слушались меня, я с трудом выдавила из себя: «Отче наш!» – но не узнала своего голоса, таким он был слабым и дрожащим.
Чудище неумолимо приближалось. На миг оно распалось надвое: одна часть побольше и повыше, а вторая напомнила человека в длиннополом плаще с капюшоном. Первая смахивала на лошадь, но кто видел лошадь за два метра с лишком в холке и с горевшими, как печные угольки, глазами?
– Эй! – выдавила я из себя. – Слышишь? Проваливай! Кому говорю!
Неизвестный объект продолжал двигаться в прежнем направлении. Я уже слышала тяжелое дыхание и даже почувствовала, не поверите, запах табака. Это меня немного успокоило. Разве болотная нечисть употребляет табак? Кажется, она вообще его боится, как чеснока, можжевельника, богородской травы… Я удивилась своим познаниям. А еще вспомнила что-то про осиновый кол и серебряную пулю… Правда, в моем арсенале ничего из этих средств не имелось, и все же запах табака и добавившийся к нему и вовсе замечательный аромат конского пота воодушевили меня несказанно.
– Эй! – закричала я снова. – Кто вы? Помогите! Я не могу выбраться!
Вдруг что-то будто взорвалось в голове. Дикая боль пронзила виски. Я закричала, упала на колени прямо в холодную липкую жижу. Неистовый рокот бубна, дикий и яростный визг, пронзительный свист – все слилось в сумасшедшую какофонию звуков, заполнивших мозг. Спазм сдавил горло, я задыхалась…
– Твою мать! – прохрипела я, пытаясь подняться на ноги. И с ужасом обнаружила, что подо мной нет дна, и я погружаюсь все глубже и глубже!
– Мама! – мне показалось, что я закричала во все горло, но оцепеневшие губы издали лишь жалкое мычание. – Помогите! – простонала я через силу.
Последнее, что я увидела, были взметнувшиеся над моей головой копыта лошади. Они отсвечивали холодным светом, флюоресцировали, как грибы-поганки или те же гнилушки…
«Как жалко!» – подумала я и с головой ушла в погань, которую и водой сложно назвать. Вонючая, мерзкая…
– Маша! Маша! – ворвался в сознание чей-то голос.
Я с трудом разлепила веки. Словно сквозь туман проступили три бледных пятна. Я с трудом сфокусировала взгляд, и пятна превратились в лица людей, смотревших на меня с тревогой в глазах.
Сева… Замятин… А это кто? Неужто Шихан? Откуда он взялся? Я поняла вдруг, что не лежу, а сижу на нарах, закутанная в то самое одеяло, которое мужчины подстелили себе на полу. Как я здесь оказалась? Как выбралась из болота? Ведь я отчетливо помнила и смрадный дух, который издавала трясина, и ужас, испытанный в тот момент, когда погрузилась в нее с головой. Я подняла руку и ощупала волосы. Слегка влажные, но грязи нет и в помине, руки тоже выглядят чистыми… Неужто меня искупали? Но почему я этого не помню?
– Маша! Очнулась! – обрадовался Сева.
Он сел рядом со мной на нары, взял за руки и заглянул в глаза:
– Что случилось? Как ты оказалась в лесу? Почему нас не разбудила?
Нужно было что-то ответить, но во рту у меня пересохло, язык налился свинцом. Я с трудом выдавила:
– Воды… Дайте воды…
Замятин метнулся в глубь избушки и вернулся с кружкой воды. Я выхватила ее из его рук и принялась жадно пить. Вода была ледяной, у меня заломило зубы, но я выпила все, до последней капли. И попросила:
– Еще!
Замятин вновь принес мне воды. С этой кружкой я тоже управилась, но уже с меньшей жадностью. Стало легче дышать. Тугой обруч, сдавивший виски, разжался, теперь я могла без усилия сосредоточить взгляд. Сухость во рту тоже прошла. Правда, меня слегка потряхивало, вероятно, оттого, что я выпила холодной воды. Но тут я заметила свою блузку, грязную, изодранную в клочья, мокрую настолько, что с нее все еще продолжала сочиться вода. Она лежала на чурке рядом с нарами, поверх какой-то тряпки, тоже мокрой и такой грязной, что я с трудом опознала свою куртку.
– Ну, что? Пришли в себя? – Замятин пристроился на нары по другую сторону, а молчавший до сих пор третий человек примостился на свободную чурку.
– Кажется, пришла, – с трудом произнесла я. – Что произошло? Почему моя одежда в таком состоянии?
Мне почему-то не хотелось первой рассказывать о своих приключениях. Знала по опыту: сначала нужно выслушать очевидцев.
– Так ты ничего не помнишь? – поразился Сева. – И как ночью в тайгу ушла тоже? Этого не может быть! Или ты лунатик? Без памяти ночью бродишь?
– Брось, Сева! – остановил его Замятин и строго посмотрел на меня. – Мария Владимировна, все серьезнее, чем вы думаете. Скажите, вы действительно ничего не помните?
– Да так, кое-что помню, но смутно и нечетко, как во сне, – ответила я и перевела взгляд на… Шихана, того третьего мужчину. – Дед Игнат, ты-то здесь как оказался?
Дед запустил пятерню в седые лохмы на затылке и озадаченно крякнул:
– Так это ж я тебя в лесу подобрал! Запамятовала, что ли? Гнедко мой с ноги сбился, заржал и пятиться начал. Что за чума, думаю. С коня соскочил, смотрю, человек в кустах лежит. Сначала я тебя не признал. По обличью вижу, баба или девка. Скрючилась, колени под себя поджала. А спина голая… Я к тебе, тык-мык… Гляжу, ни тяти, ни мамы! Что за черт! Бомжиха, что ли, пьяная? Откуда взялась? Тут смекнул про избушку. Наверно, думаю, бомжи ее присмотрели… А потом вгляделся, матерь божья, это ж наша Марья! Я тебя на руки – и к избушке. Парни со сна ничего не поняли, кое-как им растолковал, что к чему. А ты вроде не в себе, а на ноги встала, и сразу на нары, вон его, – кивнул он на Замятина, – куртку на себя натянула, глаза дикие, и зубами – клац, клац! И немудрено, окоченела совсем! Дождь-то как из ведра полоскал. Только сейчас чуть-чуть распогодилось!
– Дождь? – поразилась я. – А разве ночью дождь не закончился?
– И все-таки ты что-то помнишь, – с обидой в голосе произнес Сева и отодвинулся от меня. – Просто из упрямства не хочешь говорить.
– Постой, Сева, – Замятин посмотрел на него и покачал головой. – Дай Маше прийти в себя. Надо ее чаем горячим напоить. Ты печку растопи, а мы тут прикинем, во что ее переодеть. – И обратился уже ко мне: – Как вы себя чувствуете? Не знобит?
– Нет, – ответила я. – Голова побаливает, но жить можно.
Сева хмыкнул, направился к печке и принялся возиться с растопкой, то и дело бросая на меня огорченные взгляды. Видно было, что он неподдельно переживал. Я была уверена – мой рассказ еще больше укрепит его позицию, что милицейская служба не для женщин. И все мои бредни – он так и скажет: «Бредни!» – непременно от переутомления. Замятин, ясно-понятно, тоже от меня не отстанет. У него на физиономии читалось, что он приготовился задать мне кое-какие вопросы. Только перед ним я и вовсе не намерена была отчитываться. Поэтому переключила внимание на Шихана.