– А если в этом замешан кто-то из ваших сотрудников?
– Что вы, что вы! – замахал руками Петр Аркадьевич. – Всех проверили! Трясли, как грушу! Да я сотрудников как свои пять пальцев знаю. На моих глазах росли! Нет, не поверю, чтоб они… К тому же… Да, ладно! – он шумно высморкался в огромный носовой платок и, видно, сконфузившись, торопливо затолкал его в нагрудный карман.
– Когда вы хватились, что запись исчезла?
– На следующий день, когда пришли реставраторы. Они тревогу подняли. Мы вызвали милицию. Та приехала… Никаких следов. Ни одного отпечатка пальцев. Нам сказали, что сработали профессионально, в перчатках, и стекло, прежде чем выдавить, заклеили бумагой. После этого я несколько раз звонил в милицию, но доныне никаких результатов. Я ведь потому и обрадовался, когда вас увидел. Думал, новая информация появилась!
– Вас встревожила эта кража?
– Кража – она и есть кража, – вздохнул Петр Аркадьевич. – Выходит, что в музей легко проникнуть. А ведь у нас хранятся и более ценные экспонаты. Кстати, я уже получил выговор за ненадлежащее хранение исторических ценностей.
– А если кражу совершил кто-то из реставраторов?
– Их тоже проверяли, – покачал головой Петр Аркадьевич. – Замечу, это люди с безупречной репутацией. Мы сотрудничаем уже лет десять и ничего подобного не замечали. Нет, воры пришли со стороны. Но кого могла заинтересовать кладовая запись? С чего вдруг? Через тридцать лет?
– Давайте пока оставим кладовые записи в покое, – предложила я. – Лучше вернемся к раскопу. Вернее, к провалу с плитами. Когда он был обнаружен?
– Весной семьдесят восьмого. Скорее всего, его размыло талыми водами. К несчастью, люди принялись тотчас раскапывать провал, плиты разбросали, как попало, некоторые вообще пропали. Правда, местный участковый вскоре остановил безобразие, поставил охрану и вызвал ученых.
– Я так понимаю, именно вас вызвал?
– Да! Меня и двух специалистов из НИИ археологии. Мы определили, что место перспективное. Возможно, как-то связано с древними, еще домонгольскими захоронениями вблизи самого провала. Судя по состоянию курганов, они не были разграбленными. Одно нас смущало: православные кресты на плитах. Словом, мы приняли решение: немедленно начинать раскопки. – Петр Аркадьевич с интересом посмотрел на меня: – Вы бывали в Макаровке?
– Нет, не бывала. Это не мой участок, и деревня заросла, говорят. Не пройти, не проехать.
– Заросла, – кивнул Петр Аркадьевич. – Но места там удивительные, странные! В те времена я бы по шапке получил, если б отказался от раскопок. Мы были связаны договорными обязательствами с Госавтодором. Они прокладывали гравийную дорогу от райцентра до Макаровки. Экспедиционные деньги пришлось бы отрабатывать на все сто. Но у нас не получилось… – Петр Аркадьевич скривился. – Конечно, исчезновение ваших родителей сыграло свою роль. Долгие разборки просто выбили нас из графика раскопок. Хотя, чего теперь скрывать, экспедиция не задалась с самого начала… – Петр Аркадьевич удрученно хмыкнул и посмотрел на меня исподлобья. – Представьте, каково мне было бы сообщить начальству из управления археологии, что некий дух всячески мешал работе экспедиции. Это во времена всеобщего атеизма! Мягко говоря, меня бы приняли за больного.
– Дух? – поразилась я. – Вы серьезно?
– Серьезнее не бывает, – усмехнулся Петр Аркадьевич. – Поблизости от захоронений находилось сакральное место коренных жителей – березовая роща, в которой время от времени проводились поминальные ритуалы. В советское время шаманизм был под запретом, жители Макаровки тщательно скрывали своих шаманов. Но когда мы приехали к провалу, в селе заволновались. К нам не решались подходить, но участковый предупредил, чтобы в одиночку в село не наведывались да и по окрестной тайге меньше шатались. Дескать, в деревне сплошь охотники живут…
– Они вам открыто угрожали?
– Нет, конечно, но взгляды выдавали. В первый же вечер направили к нам делегацию стариков. Я сразу понял: один из них – шаман. Дряхлый совсем, сгорбленный, но от его взгляда становилось не по себе.
– И о чем же вы говорили?
– Да об одном и том же. Они просили нас не трогать рощу, а мы разводили руками: дескать, у нас план, не в наших силах что-то изменить. Старики удалились, а мы – я, Анна и Володя – ваш отец – отправились ее осматривать. Для себя решили, что в какой-то степени пойдем на уступки и начнем раскопки вокруг провала, а ту часть, что захватывала рощу, отложим на более позднее время. К тому же участковый пообещал помочь с охраной. И слово сдержал. Каждый вечер в лагере и возле него дежурили трое, а то и четверо дружинников-комсомольцев. Но только наступала ночь, они бросались к костру, и никакая сила не могла заставить их выйти из освещенного круга. К сожалению, мы очень скоро поняли, чего они так отчаянно боялись.
– Вы отправились в рощу и что-то там обнаружили?
– Конечно, но не спешите, а то я сбиваюсь с мысли, – попросил Петр Аркадьевич.
– Хорошо, – кивнула я. – Продолжайте!
– Мы сразу заметили, что там растут только лиственные деревья – березы, осины, примерно одинакового возраста, где-то от семидесяти до ста лет. Это подтверждало нашу догадку, что они поднялись на месте какой-то пустоши, скорее всего пересохшего озера или болота, на памяти двух-трех поколений. Сама роща оказалась небольшой, но представляла собой практически идеальный круг. Многие деревья имели сильно деформированные стволы и ветви. И характер этих деформаций явно не связан с воздействием человека: ветви многих деревьев росли перпендикулярно стволу, затем изгибались под прямым углом вверх. Причем не только у старых деревьев, мы обнаружили массу молодой поросли с искривленными ветками.
– А в каком направлении? В одном или все-таки хаотично?
– Хороший вопрос, – улыбнулся Петр Аркадьевич, – нас это неприятно удивило, но ветки располагались в одном направлении – на север. Там находился курган, который мы раскопали позже.
– Вас что-то насторожило?
– Поначалу мы не придали этому значения. Но в самом центре рощи обнаружили круглую поляну, на которой росла черная береза, очень старая, с таким же изуродованным стволом и кроной. На ней кто-то развесил разноцветные ленточки – челомы, – а неподалеку виднелись остатки кострища и кучка обгоревших бараньих костей. Как мы поняли, там недавно проводили языческий обряд. Володя стал подтрунивать над Аней, дескать, это вовсе не бараньи кости, а человеческие. Но Аня его шутки не приняла, рассердилась. Настроение у нее с самого начала было подавленным. Она все время озиралась, держалась к нам поближе. Честно сказать, я и сам испытывал необъяснимое беспокойство. Словом, это был не тот лес, в котором можно прогуляться и получить удовольствие… Аня первой обратила на это внимание. «Послушайте, – сказала она, – здесь совсем не видно птиц. И тишина полнейшая! Сколько идем, я не заметила ни одной бабочки, ни одного, даже плохонького муравейника».
Мы остановились. Действительно – ни звука, ни шороха, даже листья на деревьях не шевелились, хотя поднялся сильный ветер, когда мы уходили из лагеря. «Пора возвращаться!» – сказал я, и мы повернули обратно. Признаюсь, мне очень хотелось ускорить шаг или оглянуться. Чей-то упорный взгляд буквально буравил мне спину. Но я не мог себе позволить пуститься вскачь на глазах у молодых спутников.