Пока дядя с племянницей, пренебрегая теснотой и толчками, мужественно прокладывали себе дорогу, поблизости от них образовалась брешь: лучники растащили двух кумушек, сцепившихся из-за какого-то чепца, который будто бы одна дала поносить другой да так и не получила обратно. Этой брешью и воспользовался мэтр Матье, чтобы пробиться к ограде рынка и занять самую выгодную позицию, взобравшись на высокую, но достаточно объемистую тумбу. Возвысившись таким образом над толпой, он окинул взглядом площадь перед часовней и с удовлетворением понял, что процессия отсюда им будет отлично видна.
На той же тумбе, правда, уже стоял здоровенный детина, его физиономия со срезанным подбородком глядела на Матье не слишком приветливо, но, заметив прелестную девушку, детина сложил губы в слабое подобие улыбки и потеснился, давая им место.
Его платье из шафранного бархата, отделанное сероватой каймой и слегка расшитое серебром, можно было бы счесть изящным, если бы не отвратительный запах, исходивший от него и заставивший Катрин как можно дальше отодвинуться от соседа. Мэтр Матье, нечувствительный к таким мелочам, тут же завязал оживленную беседу с новым знакомцем. Выяснилось, что детина – скорняк из Гента и поставляет на немецкий рынок болгарские и русские меха. Речь его не отличалась приятностью выражений, а непрестанно направленный на Катрин упорный взгляд тем более был неприятен девушке, и она старалась держаться от соседа подальше. Впрочем, она тут же занялась разглядыванием пестрой толпы, запрудившей площадь. В крупном торговом городе всегда толчется множество самого разного люда, съехавшегося сюда по делам. Отделанные бесценными мехами, но вечно засаленные русские кафтаны соседствовали с платьями византийского шитья. Строгие, изысканные костюмы англичан – с одеждами из парчи и травчатого бархата венецианских и флорентийских купцов, выставляемая напоказ безвкусная пышность которых привлекала в основном взгляды воров, слетающихся на эти раззолоченные приманки как мухи на мед. То здесь, то там в толпе проплывала огромная, как тыква, чалма из желтого атласа. Любопытные взгляды провожали идущего турка.
В глубине площади бродячие артисты натянули канат, и худенький мальчик в ярко-красном трико невозмутимо прохаживался над головами, балансируя тонким шестом. «Вот откуда, должно быть, все видно!» – подумала Катрин, но ее размышления тут же прервал звонкий звук трубы, возвещавшей начало процессии. И сейчас же зазвонили все колокола Брюгге. Бой колоколов на ратуше был столь оглушителен, что смеющаяся, раскрасневшаяся девушка зажала уши, боясь оглохнуть.
– Теперь английской шерсти по дешевке не купишь, – сокрушенно качал головой Матье Готерен, – понаедут флорентийцы, скупят все втридорога, а потом сюда же и привозят свое сукно продавать, да по таким ценам… Конечно, материалы у них красивые, цвета яркие, но все-таки разве так можно? Ведь им и краски свои закрепить ничего не стоит: квасцы с толфских рудников – вот они, под рукой…
– Эка, – перекрыл его речь громкий голос собеседника, – да у нас, скорняков, забот не меньше. Вишь ты, в Новгороде нынче всем только дукаты венецианские подавай. Будто наше фламандское золото хуже!
– Тише вы, – шикнула на них Катрин. – Процессия подходит.
Мужчины замолкли. Приезжий из Гента, пользуясь тем, что девушка увлечена зрелищем, подобрался к ней поближе. Крахмальный бант чепца чуть не выколол ему глаз, но он вовремя увернулся и теперь, изогнув шею, смотрел на показавшуюся вдали процессию.
Процессия и впрямь была великолепна. Помощники бургомистра, представители всех гильдий, шли впереди, неся каждый свое знамя. В честь праздника их головы украшали венки из роз, фиалок или майорана. Подобный головной убор производил довольно странное впечатление в сочетании с полными, толстощекими лицами.
Опускаясь на колени прямо на мостовой, горожане кланялись приближающейся святыне, появление которой предваряло шествие монахов и юных девушек в белых одеждах.
На мгновение ослепшей Катрин показалось, что за ними следует само солнце, сошедшее с небес. Четыре диакона несли сверкающий золотом балдахин над головой епископа. Бриллианты и золотая вышивка украшали мантию и сияющую митру прелата. Он ехал на белом ослике и руками в пурпурных перчатках держал мерцающий реликварий, увенчанный двумя коленопреклоненными ангелами. Золотые крылья ангелов украшали сапфиры и жемчуг. Сквозь стеклянное окошко этой часовни в миниатюре виднелась крошечная ампула, отливающая красно-коричневым. Несколько капель Пречистой Крови Христовой собрал на Голгофе Иосиф из Аримафеи. В 1149 году Тьерри, граф Эльзасский и Фландрский, получил реликвию из рук самого патриарха Иерусалима и, вернувшись из Святой земли, передал ее часовне Святого Василия.
По толпе пронесся шепот: «Герцогиня! Герцогиня!» И, едва поднявшись с колен, Катрин снова почтительно присела, на этот раз в глубоком реверансе. Действительно, следом за балдахином показались юные дамы в роскошных платьях из бледно-голубой парчи, отделанных жемчугами, в остроконечных шапочках-генинах, окутанных легкой голубоватой вуалью. Посреди них шла тоненькая изящная блондинка с лицом печальным и нежным. За нею тянулся длинный шлейф, отороченный горностаем, его узор не отличался от узора платья: золотые цветы на голубом фоне. Украшенный сапфирами генин вздымался подобно стреле из черного золота. Руки и тонкую шею покрывали драгоценности, а от огромных камней золотой пряжки пояса веяло даже какой-то свирепой древностью.
Катрин впервые видела герцогиню Бургундскую, ведь герцогиня никогда не приезжала в Дижон. Круглый год она, по воле невзлюбившего ее мужа, жила со своими приближенными в величественном и мрачном замке фландрских графов в Генте.
Дочь несчастного короля Карла VI Безумного, Мишель Французская приходилась к тому же сестрой дофину Карлу, которого людская молва обвиняла в гибели герцога Иоанна Бесстрашного, убитого три года назад на мосту Монтеро. Филипп Бургундский нежно любил своего отца и со дня его смерти возненавидел свою молодую жену, оказавшуюся теперь сестрой его врага, к которой, впрочем, и раньше не питал особой страсти.
С этого времени Мишель посвятила себя Богу и помощи ближним. Жители Гента боготворили ее и мало уважали своего законного владыку за то, что он мог так обойтись с женщиной столь доброй и кроткой. Его суровость по отношению к ней все считали чрезмерной и незаслуженной.
Прислушавшись к тому, что говорилось вокруг, и всмотревшись в нежное лицо герцогини, Катрин решила про себя, что герцог – негодяй. А за ее спиной гентский скорняк шептал на ухо мэтру Матье:
– У нашей бедной герцогини не жизнь, а сплошная мука. Слышь-ка, в прошлом году герцог закатил пир, потому что сын у него родился незаконный. У нашей-то бедняжки ребенка нет, она и плакала все дни напролет, а ему и горя мало, провозгласил младенца Великим бастардом Бургундии, будто может сделать его наследником!
Благородное сердце Катрин сжалось от столь вопиющей несправедливости. Она готова была лететь на помощь герцогине, которую так унижает муж.
В это время на коне в сопровождении рыцарей в боевых доспехах показался сам герцог Филипп. В кольчуге из стальных колец, доходящей ему до колен, в высоком шлеме с наметом, обрамляющим овал бледного лица, он держал правой рукой в железной перчатке копье, на конце которого развевалось знамя Фландрии, а в левой – продолговатый щит. Сбоку у пояса свисал длинный широкий меч. Его спутники были одеты точно так же, и гордый вид этих черных фигур, казавшихся ожившими железными статуями, повергал окружающих в трепет. Взгляд Филиппа скользил поверх голов, ни на ком не задерживаясь. Вновь склонившаяся в поклоне Катрин подумала, что этот надменный, замкнувшийся в неприступном высокомерии человек ей вовсе не нравится.