Но Сара покачала головой.
– Дело не в этом. Он чуть не нарушил слово, и ты была близка к победе. Я чувствую, что здесь что-то другое. Но что?
– Как это узнать? Что делать?
– Ничего. Ждать. Будущее, может быть, покажет.
– Во всяком случае, – поудобнее устраиваясь в подушках, сказала Катрин, – не рассчитывай, что я стану повторять этот опыт.
Сара наклонилась поцеловать ее, задернула занавески постели и улыбнулась:
– Ну, что? Сходить за собачьей плеткой, чтобы ты выпорола меня, как обещала?
На этот раз Катрин расхохоталась, и это принесло ей огромное облегчение. Ее поражение теряло значение по мере того, как ее тело расслаблялось и отдыхало. В конце концов, опыт был интересным; и совсем неплохо, что все закончилось именно так, потому что она не любит Гарена.
Эти утешительные мысли не помешали ей всю ночь видеть необыкновенные сны, в которых Гарен и его волнующая тайна играли главную роль.
На Катрин не было бирюзового ожерелья (впрочем, она невзлюбила его), когда об руку с мужем она вошла в зал герцогского дворца, где находилась вдовствующая герцогиня Бургундская. Гарен слишком хорошо знал Маргариту Баварскую, мать Филиппа Доброго, чтобы посоветовать жене надеть что-нибудь, кроме простого наряда из серого бархата, под которым было нижнее платье из серебряной ткани – той же, какой был обтянут остроконечный чепец, такой высокий, что, входя, Катрин пришлось нагнуться. Единственным, но прекрасным украшением был висящий на тонкой золотой цепочке великолепный аметист в окружении трех удивительно сиявших грушевидных жемчужин.
Зал приемов, который был частью личных апартаментов вдовствующей герцогини, оказался небольшим. Обставлен он был в основном сундуками, было еще несколько стульев у окна, там же, в украшенном гербом кресле, сидела герцогиня. По плитам пола были разбросаны черные бархатные подушки, предназначенные для придворных дам.
В пятьдесят лет Маргарита Баварская сохранила многочисленные следы своей некогда знаменитой красоты. Благодаря удивительной посадке головы ее невысокая шея казалась длиннее, чем была на самом деле. Щеки потеряли девичью округлость, лазурь глаз немного поблекла, но взгляд остался прямым и властным, а складка полноватых губ выдавала решительный и упрямый характер. Нос был длинным, но изящным, красивого рисунка, руки – восхитительными, рост – достаточно высоким.
После смерти мужа Маргарита не снимала траура, она одевалась только в черное, но одевалась роскошно. Ее платье и чепец из черного бархата были оторочены соболем, очень красивое ожерелье в виде гирлянды листьев аканта просвечивало сквозь черную вуаль, спускавшуюся с головы и окутывавшую шею. Этот строгий траур у надменной дамы был вызван скорее неустанной заботой о приличиях, чем скорбью об умершем супруге. Очаровательный герцог Людовик Орлеанский, которого молва давала ей в любовники, был для Маргариты куда более привлекательным, чем неуживчивый Иоанн Бесстрашный. И хорошо осведомленные люди шептались о том, что вовсе не борьба за власть, а ревность толкнула его на преступление. Однако тайна так никогда и не просочилась сквозь сомкнутые губы Маргариты. Она была отличной матерью и преданной соратницей для своего сына Филиппа, Бургундия в ее твердых руках процветала, и Филипп мог безбоязненно посвятить себя северным провинциям.
Вокруг матери сидели четыре из шести дочерей герцогини, помогая ей заниматься рукоделием. Все вместе они вышивали огромное боевое знамя: белый крест святого Андрея на красном фоне. Катрин с первого взгляда узнала молодую вдову герцога Гюйеннского Маргариту и обрадовалась, увидев ту, что пыталась спасти во время мятежа Мишеля де Монсальви. Она сочла эту встречу добрым предзнаменованием. Молодая герцогиня – теперь ей было двадцать девять лет – не слишком изменилась. Она немного отяжелела, но ее белая кожа стала еще более ослепительной. Она была старшей в семье – на три года старше Филиппа.
Рядом с этим сиянием ее сестра Катрин выглядела до странного бесцветной. Почти прозрачная, она одевалась скромно, по-монашески, в темные платья и строгие косынки, худым лицом она походила на хорька, а глаза смотрели тревожно. Катрин была в семье неудачницей. Когда ей было десять лет, она обручилась с графом Филиппом де Вертю, но через шесть лет, когда уже назначена была свадьба, ее жених нашел славную смерть под Азенкуром. Намечался другой союз – с наследником Анжу, но внезапная и жестокая смерть герцога Иоанна в Монтеро отбросила жениха и невесту в разные лагери, они стали врагами, и от матримониальных планов пришлось отказаться. После этого Екатерина Бургундская отклоняла все предложения.
Еще две принцессы – Анна и Агнесса, девятнадцати и семнадцати лет, – были пока не замужем. Обе девушки были прелестными, свежими и веселыми, но Анну дижонские бедняки с восхищением называли ангелом, спустившимся с небес на землю.
Обе принцессы встретили Катрин искренними улыбками, и эти улыбки проникли прямо в сердце молодой женщины.
– Значит, вот какая у вас жена, мессир Гарен, – проговорила герцогиня. – Поздравляем вас: она замечательно хороша собой и, судя по всему, скромна, как подобает молодой женщине. Подойдите, дорогая моя…
Катрин с бьющимся сердцем приблизилась к креслу герцогини и, не поднимая головы, преклонила колени. Маргарита с улыбкой окинула одобрительным взглядом туалет Катрин, ее скромное декольте, ее стыдливый румянец. Она знала, какие особые виды у ее сына на эту женщину, и ее это не раздражало. Для принца совершенно естественно иметь любовниц, и, если ее гордость могла быть задета тем, что эта женщина вышла из простонародья, нельзя было не признать, что у этой горожанки вид знатной дамы и совершенно невероятная красота.
– Мы будем счастливы отныне видеть вас среди наших придворных дам, – любезно сказала она. – Наша главная придворная дама, мадам де Шатовиллен, к которой вас проводят позже, объяснит вам ваши обязанности. Поздоровайтесь теперь с нашими дочерьми и займите свое место на подушке у наших ног рядом с мадемуазель де Вогринез.
Она указала на роскошно одетую девушку с неприятным лицом. Лазурно-серебряная парча подчеркивала нездоровую желтизну кожи. Девушка быстро отодвинула свою подушку от той, которая предназначалась для Катрин, и презрительно поджала губы, что не ускользнуло от внимания герцогини.
– Мы хотим, чтобы все знали, – добавила герцогиня, не повышая голоса, но так резко, что девушка мгновенно побагровела, – рождением определяется далеко не все в нашем мире, и наша милость может многое изменить. Воля принца свободна в равной степени вознести скромность так, как ему захочется, и склонить к земле слишком заносчивые лбы…
Мари де Вогринез приняла сказанное к сведению и даже выдавила из себя улыбку в ответ на робкую улыбку Катрин.
Довольная тем, что поставила все на свои места, герцогиня обратилась к Гарену:
– Оставьте нас, мессир. Мы хотим побеседовать с вашей юной супругой о хозяйственных делах и женских проблемах, что совершенно не представляет интереса для мужчины.
Герцогиня родилась и провела молодые годы в Голландии, откуда вынесла прочные хозяйственные знания и любовь к порядку. Она понимала, что значит хорошо вести дом. Она не гнушалась тем, чтобы самой заниматься прислугой, вести расходные книги, наблюдать за кухней и даже за птичьим двором. Она знала точное количество простыней и индюков, подсчитывала, не слишком ли много расходуется свечей. К тому же она очень любила животных. В саду был бассейн, где жила морская свинка, а дикобраз, для которого под лестницей Новой башни [5] выстроили жилище, стал предметом особо нежной заботы герцогини. У нее был попугай, чудесный какаду, белый с розовым клювом, – его привез для нее с Молуккских островов один венецианский путешественник. Поскольку паж как раз в эту минуту принес ворчащую птицу на ее золотом насесте, у Катрин с герцогиней сразу же нашлась тема для разговора. Катрин восхищалась сверкающим оперением попугая с искренностью, мгновенно расположившей к ней Маргариту, а скромный рассказ о Гедеоне вызвал кучу вопросов и нескрываемый интерес. Попугая герцогини звали Камбре – в память о ее замужестве за герцогом Иоанном. Герцогиню очень забавляли выходки Гедеона и его изгнание в комнату маленького лекаря.