Помимо этих ежедневных визитов, Гарен не предпринимал ничего для примирения. Катрин узнала о его отъезде в Гент и Брюгге, где у него были дела, но он уехал за день до отъезда жены, даже не попрощавшись с ней. Это не имело, впрочем, никакого значения для Катрин, которая предпочитала как можно меньше встречаться со своим супругом. Она долго пыталась понять причину ярости Гарена и пришла к выводу, что он боялся вызвать неудовольствие герцога, если тот узнает о визите Катрин в палатку Монсальви. Это было единственное объяснение. В случае с Гареном о ревности не могло быть и речи.
Путешествие продолжалось без приключений. Путь их лежал через разоренную, разграбленную Шампань с покинутыми деревнями; они встречали голодных людей, толпы беженцев, которые с нехитрым скарбом и спасенными животными брели по дорогам в надежде найти приют в Бургундии. Эрменгарда и Катрин раздавали по пути милостыню, сколько могли. Но иногда капитан Руссе вмешивался, чтобы отогнать от них толпы голодных людей. Страшная, неприкрытая картина нищеты терзала сердце Катрин.
Однажды вечером, когда их небольшая кавалькада, покинув Труа, приближалась к границам Бургундии и собиралась остановиться на ночь, им встретилась странная группа людей. Это была длинная вереница смуглолицых мужчин и женщин, которые издали походили на беженцев. Приблизившись к ним, Катрин обратила внимание на их необычный вид. На голове у женщин были повязаны платки в виде чалмы, один конец которой проходил под подбородком. Поверх грубых льняных рубах с широким вырезом на них были надеты платья из пестрой шерстяной ткани. Они несли полуголых черноволосых детей, завернутых в куски материи и подвешенных на спину. Другие дети сидели в корзинах и тряслись на боках мулов. Женщины с ослепительно белыми зубами и горящими глазами были украшены бусами из монет. У их спутников были такие густые черные бороды, что почти полностью скрывали их лица, фетровые шляпы изрядно пострадали от дождя, яркая одежда была в дырах, но на поясе висел кинжал или шпага. Лошади, собаки, домашняя птица путешествовали вместе с ними. Люди говорили на своем странном языке. Продолжая идти, они пели хором протяжную мелодичную песню, которую Катрин где-то слышала… Она приподняла кожаный полог паланкина, чтобы получше рассмотреть и послушать, и вдруг увидела, как мимо нее на муле стрелой пронеслась Сара. Всадница с разлетающимися по ветру волосами, с блестящими глазами, с дикими криками неслась к этим необычным странникам.
– Что это с ней? – спросила Эрменгарда, внезапно проснувшись. – С ума сошла? Она их знает?
Действительно, поравнявшись с всадником, который, казалось, был их предводителем, Сара придержала мула и стала быстро что-то говорить. Этот мужчина, скорее мальчик, сухой, как ветка виноградной лозы, с красивой осанкой, выглядел, несмотря на лохмотья, как король. Катрин никогда еще не видела такой радости на лице Сары. Обычно цыганка смеялась мало, а говорила еще меньше. Она была проворная, молчаливая, работящая. Не любила напрасно расточать ни время, ни слова. Единственный раз – в таверне Жако Морского – Катрин удалось заглянуть в таинственную душу Сары. Сейчас при виде того, как она, озаренная ярчайшим внутренним огнем, захлебываясь, объяснялась с этим смуглым мужчиной, у Катрин слегка защемило сердце.
– Возможно, она знает этих людей, – ответила она Эрменгарде. – Но я думаю, что это скорее ее братья по крови, и она их узнала.
– Что? Вы хотите сказать, что эти оборванцы с ножами и глазами, горящими как уголь…
– …как и Сара – цыгане. Мне кажется, я вам рассказывала историю моей доброй и преданной кормилицы.
Руссе по знаку Катрин остановил кортеж, и все наблюдали за Сарой. Грусть мало-помалу овладевала Катрин. Сара, казалось, обо всем забыла. Она была поглощена беседой с этим темнокожим мальчиком. Внезапно Сара обернулась и увидела Катрин, полулежащую в своем паланкине и глядящую на нее. Сара подбежала к ней.
– Это люди моего племени, – веселой скороговоркой сказала она. – Я уже не надеялась когда-нибудь их увидеть, и вот случилось то, что было предсказано много лет назад: таборы тронулись в путь и прибыли сюда. Этот табор, как и я, с берегов большого синего моря. Они родились на острове Модон, у подножия горы Жип, а я с Кипра, с острова Афродиты… Ну разве не чудо?
– Совершенное чудо, – резко прервала ее Эрменгарда, – но долго мы еще будем здесь торчать?
Сара и не подумала ей ответить и обратилась к Катрин почти с мольбой:
– Прошу тебя, разреши мне провести эту ночь с ними. Они разобьют лагерь у соседней деревни, там же, где и мы должны остановиться.
– Это тебе доставит удовольствие?
– Ты не можешь себе даже представить… я тебе объясню…
Катрин мягким жестом остановила ее и улыбнулась.
– Не надо. Мне кажется, я понимаю. Иди к твоим братьям… но не забывай меня навсегда.
С живостью молодой девушки Сара быстро наклонилась, коснулась губами руки Катрин и бегом устремилась к своим. Она оставила мула на попечение солдата из эскорта. Катрин видела, как она шла рядом со смуглым юношей, который старался идти с ней в ногу. Можно было подумать, что Сара встретила своего возлюбленного, так блестели ее глаза и такой радостной была ее улыбка. Наблюдавшая за ней Эрменгарда покачала головой:
– Интересно, вернется ли она к вам завтра утром?
Катрин вздрогнула и посмотрела на свою подругу с испугом.
– Почему не вернется? Вся ее жизнь связана со мной… Она была рядом со мной…
– Была! До сих пор эта женщина была оторвана от своих, лишена корней, без всякой надежды когда-либо встретить своих. Вы были ее приютом, оказали ей милость, но она встретила родных собратьев… Ну-ну, не плачьте, – поспешила добавить она, видя, как слезы наворачиваются на глаза Катрин, – она вас любит… может быть, она к вам вернется. А пока укроемся! Начинается дождь, и я голодна.
Караван снова пустился в путь по направлению к деревушке, на краю которой возвышались шпиль и квадратная башня церкви.
Цыгане разбили свой лагерь в поле, за трактиром, в котором остановились Эрменгарда и Катрин. Из окна их общей комнаты хорошо были видны палатки цыган, и после ужина Катрин с удовольствием наблюдала за ними. Они развели большой костер, установили на него котлы. Женщины отпустили своих детей и позволили им резвиться где вздумается. Сами же принялись ощипывать птицу, чистить овощи, которые им удалось добыть. Все эти босоногие люди, едва прикрытые лохмотьями, держались с удивительной гордостью, и большинство женщин были красивы. Катрин заметила Сару, сидевшую на срубленном дереве около молодого вождя. Похоже было, что Сару принимали как важную гостью, так как еду ей подавали следующей после вождя. Веселые крики детей раздавались в весенних сумерках. Они так визжали, что, казалось, их вопли сверлили уши, но взрослые вели себя тихо. Они спокойно переговаривались, медленно ели, как будто каждый глоток был для них важной процедурой. Иногда смех докатывался до окна Катрин, которая желала бы к ним присоединиться. В дальнем конце поля, под тремя развесистыми деревьями, была натянута большая палатка, чтобы укрыть на ночь женщин и детей. Но дети не проявляли ни малейшего желания спать. Одни полуголые, другие совсем голые, со смешными круглыми животами, они бегали друг за другом между кострами или собирались в кучу под деревьями вокруг большого мальчика, державшего лютню и настраивавшего ее. Вокруг мальчика собрались несколько девушек с туго заплетенными косами, они нетерпеливо позванивали тамбуринами, сгорая от желания пуститься в пляс.