– В городе грипп! Еще заразите проказников.
Впрочем, сейчас Анька, Ванька и Серафима гостят в Киеве, у Зайкиной матери.
Одним словом, все у нас было хорошо. Но примерно год тому назад Маруся плавно въехала в подростковый возраст, и началось!
Любые, даже самые невинные замечания она воспринимает в штыки и по любому поводу затевает свары. Кеша искренне не понимает, куда подевалась его любимая сестричка, и по привычке пытается руководить Манюней: «Не ешь столько на ночь», «Не надевай эти обтягивающие штаны», «Выключи свет, завтра в школу!» Машута гневно фыркает, и вспыхивает скандал. Мы-то с Зайкой понимаем, что через годок-другой все утрясется, но Аркашка переживает и скрывает под маской ехидства истинные чувства любви, огорчения и обиды.
И он перепугался до ужаса, увидев, во что внезапно превратилась физиономия сестры. Потом понесся дикий крик. Маша топала ногами, трясла головой, по щекам девочки градом текли слезы.
– Что, что? – бестолково суетились все вокруг нее, но она упорно молчала, а потом вдруг упала в обморок…
Кеша схватил ключи от машины, Севка подхватил Марусю, и они ринулись в джип. Зайка и Тузик вскочили в «Фольксваген». Кеша погнал в Филатовскую больницу с жуткой скоростью, нарушая по дороге все правила. К приемному покою сын добрался, побив рекорд, всего за десять минут. За ним, воя сиренами, влетели две патрульные машины, гнавшиеся за нарушителем от Тверской улицы. Естественно, Зайка безнадежно отстала. Когда она наконец добралась до больницы, Аркашка бегал по длинному, плохо покрашенному коридору. Мани не было.
– Ну что? – кинулась Ольга к мужу.
– Ты только прикинь, какой ужас, – закричал супруг и рассказал, в чем дело. От удивления у Зайки открылся рот, такого она даже и предположить не могла.
Оказывается, когда Маня, испугавшись разгневанного Аркадия, спрятала в рот пузырь из жвачки, на него именно в этот момент села оса. Девочка, не увидав насекомое, втащила его в рот.
Оса, обозленная непонятной ситуацией, не растерялась и мигом укусила ребенка под язык, в то самое место, куда врачи предписывают положить таблетку, чтобы лекарство быстрее попало в кровь…
– Какой ужас! – закричала я, кидаясь к Марусе. – Тебе больно? Ну скажи хоть словечко!
– Она не может говорить, – пояснил Севка.
– Надеюсь, промолчит полгода, – фыркнул Кеша.
– Манечка, – суетилась я, подсовывая девочке под спину подушку, – деточка, ну не расстраивайся.
Манюня молча кивнула. Вид у нее был жалкий, растерянный и жутко несчастный.
– Съешь корзиночку, – предложил Дегтярев, – твои любимые купил, с белковым кремом.
Он сунул девочке под нос роскошную тарталетку из песочного теста, наполненную светло-бежевой массой и увенчанную виноградиной. Глаза Манюши быстро налились слезами.
– Ты ее нарочно дразнишь! – возмутился Кеша. – У нее же во рту все распухло, она есть не может…
– Извини, маленький, – смутился полковник, – я хотел как лучше.
Невероятная злоба вперемешку с отчаянием ударила меня в голову.
– А вышло как всегда, – налетела я на полковника, – додумался предложить ребенку, у которого во рту жуткая боль, пирожное скушать. Зачем ты их вообще купил!
– Но, – принялся оправдываться приятель, – ведь я не знал… А корзиночки все любят…
– Все ты виноват, – шипела я, – ты…
– Да в чем же? – подскочил Дегтярев. – Что я не так сделал-то?
Я попыталась взять себя в руки, молчи, злоба, молчи, но язык не хотел останавливаться:
– Много чего сделал! У нас одни несчастья. Зайку от эфира отстранили, у Кешки джип украли, Тузик подцепил насморк, и вообще они с Севкой чуть не утонули. Хучик попался в ловушку, «Форд» въехал в «Фольксваген», Катерина обожглась, СВЧ-печка сгорела, холодильник сломался, а теперь еще и эта оса! А все ты виноват!
– Но, – забормотал Дегтярев, – но, ей-богу, это же несправедливо… Ну при чем тут я?
– А кто обвинил Михаила Каюрова в убийстве, – заорала я, – из-за кого он нас проклял, а?
Александр Михайлович уставился на меня, раскрыв рот. Чувствуя, что сейчас разрыдаюсь, я выскочила в коридор и прислонилась к стене. Молчи, злоба, молчи.
За дверью столовой стояла тишина. Потом раздался голос Александра Михайловича:
– Какая муха ее укусила?
– Не обращай внимания, – ответил Кешка.
– Климакс начинается, – пояснил Севка, – вот за что баб не люблю. Вечно у них гормональные проблемы. То раз в месяц бесятся, на всех кидаются, потом беременеют и людей вокруг со свету сживают, а затем у них климакс начинается. Нет, хуже баб – только обезьяны!
Утром я вышла из спальни рано. Часы показывали полвосьмого. Если что и ненавижу, так это вскакивать по будильнику ни свет ни заря. Получив в руки богатство, я стала спать до десяти, с ужасом вспоминая то время, когда выбегала из дома в семь пятнадцать, боясь опоздать на занятия. Но сегодня нужно сделать очень много и залеживаться под пуховым одеяльцем не было никакой возможности.
Дом мирно спал. Никто из родственников и друзей даже не пошевелился, пока я кралась по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж. Вокруг стояла мирная тишина, прерываемая только мощным храпом. Это Снап и Банди выводили носами рулады. Черри и Жюли спят тихо, а Хучик похрапывает нежно, как-то деликатно.
Ира и Катерина тоже еще лежали в кроватях. В субботу, когда Маньке не надо в школу, а Аркадию с Зайкой на работу, прислуга встает в девять. Даже кошки мирно дрыхли в холле, зарывшись в диванные подушки.
Но не только мои родственники любят поспать в выходной. Я подъехала к «Зеленому саду» в начале девятого, но на территории не нашлось ни одного человека. А у входа в корпус мирно спала на кушетке женщина. Услышав стук двери, она подняла всклокоченную голову и, близоруко щурясь, хриплым голосом поинтересовалась:
– Кто там?
– Анна Касьяновна, кастелянша, к девяти придет? – вежливо спросила я.
– Выходной сегодня, – зевнула дежурная, – Анна Касьяновна отдыхает.
– Где?
– Дома, конечно. Если вам белье поменять, то несите сами, горничных тоже по субботам нет.