— Не только, — засмеялся оберфюрер. — Своего военачальника Корка Советы подозревали в связях с нами и требовали рассказать о передаче представителям немецкого генерального штаба сведений о войсках Московского военного округа, не зная, что наш человек сидит у них под самым носом. Правда, потом они почти что нащупали его и сумели упрятать в тюрьму, но с началом войны вернули в действующую армию. Теперь он занимает ответственный командный пост.
Бергер примял в пепельнице окурок сигары и тут же достал новую. Обрезая ее кончик, хитро поглядел на хозяина и заметил:
— С мая тридцать седьмого по сентябрь тридцать восьмого Сталин убрал почти половину командиров полков, практически всех командиров бригад и дивизий, всех командиров корпусов, всех командующих войсками военных округов, членов военных советов и начальников политических управлений округов. Следом за ними полетели головы большинства политработников корпусов, дивизий и бригад, около трети комиссаров полков и многих преподавателей высших и средних учебных заведений. Вот что такое политика!
Раскурив сигару, он задул спичку и вопросительно посмотрел на Бютцова. В ответ тот чуть заметно кивнул.
— Налейте мне еще, — попросил оберфюрер. — Вино французское? Нет? Но все равно очень неплохое, я даже не думал, что в России есть такие вина. Похоже на испанское.
— Из Крыма, — пояснил Конрад. — Там роскошные виноградники и знаменитые винные подвалы. Скажите, неужели связанный с нами человек до сих пор остался у Сталина и его окружения вне подозрений? Как они решились выпустить его и направить на фронт?
— От безысходности! — довольно засмеялся Бергер. — Надо воевать, а у них не хватает толковых генералов для командования крупными соединениями. Даже фельдфебелю нужен опыт, а что уж говорить о генерале? У нас он проходит под псевдонимом «Улан», но вам, дорогой Конрад, я могу назвать его настоящее имя…
Стоя под дверями гостиной, Сушков нервно кусал губы: немцы сегодня много выпили, возбуждены удачной охотой и спиртным, говорят громко, почти не таясь — до него ясно доносятся их голоса. То, что он услышал, насторожило и испугало Дмитрия Степановича. Сначала он не собирался подслушивать, просто сидел в прихожей, где ему велел находиться Бютцов, и ждал, когда хозяева насытятся и отправятся либо в постели, приготовленные наверху, либо поедут обратно в город — кто знает, что у них на уме?
В соседней комнате отужинали два здоровенных эсэсовца, приехавшие вместе с берлинским гостем, — и здесь они не расставались с автоматами, а на поясе у каждого висела кобура с парабеллумом. Съев по огромной порции жаркого и выпив бутылку водки, телохранители лениво играли в скат, шлепая истертыми картами по крышке стола. Один из них дал Сушкову пачку сигарет и немецкий иллюстрированный журнал, похвалив произношение переводчика и поинтересовавшись, — уж не жид ли он? Услышав, что нет, довольно осклабился и хлопнул Дмитрия Степановича по плечу тяжелой лапой. Удалось узнать и их фамилии — один Канихен, что приблизительно можно перевести как «кролик», а другой Клюге. Оба на зайчиков не похожи, — рослые, широкоплечие, но глаза не глупо-пустые, а цепкие, внимательные, и это сильно обеспокоило переводчика, заставив быть предельно осторожным.
Перелистывая полученный от немца журнальчик и бездумно скользя глазами по фотографиям полуобнаженных и совсем голых красоток, Сушков сидел на стульчике и покуривал сигарету, а сам краем уха жадно ловил доносившиеся из гостиной голоса. Сначала там говорили о каких-то родственниках, о надоях и урожаях в поместьях, о здоровье и прошедшей охоте: все это малоинтересно — обычная болтовня за выпивкой. Потом стали обсуждать поражение Манштейна в донских степях, гибель армии Паулюса в котле под Сталинградом — тема запретная среди немецких офицеров, и Дмитрий Степанович насторожился, спрятав лицо за раскрытым журналом.
Эсэсовцы в соседней комнате продолжали играть в карты, во дворе громко перекликались шоферы, прогревая моторы автомобилей, топал ногами на крыльце замерзший часовой, а разговор в гостиной становился все интереснее и интереснее — выпитое вино развязало немцам языки, а давнее знакомство их друг с другом, видимо, сняло холодок недоверия.
Прислушавшись к звукам в охотничьем домике и не обнаружив в них ничего подозрительного, Сушков встал, сделав вид, что он разминает затекшие от долгого сидения ноги. Держа журнал в одной руке, а потухшую сигарету в другой, Дмитрий Степанович немного постоял, и наконец решившись, сделал шаг в сторону гостиной. Остановился и снова прислушался — ничего, все так же звучат возбужденные голоса за закрытой дверью, продолжают игру в карты эсэсовцы, топает ногами часовой на крыльце.
Немного успокоившись, переводчик, припадая на больную ногу, сделал еще несколько шагов ближе к дверям гостиной — голоса немцев стало лучше слышно, но зато теперь нельзя приглядывать за дверью комнаты, в которой расположилась охрана. Однако приходилось выбирать: рисковать, стоя под дверями и подслушивая в надежде узнать нечто значимое, или вернуться на место и пытаться ловить отдельные замечания.
Немного поколебавшись, Сушков выбрал первое и, сделав еще шаг, почти вплотную подошел к дверям и застыл, забыв о журнале и зажатой в пальцах потухшей сигарете — немцы говорили об известных ему событиях конца тридцатых годов.
От неудобной позы ныла больная нога, от страха быть застигнутым при подслушивании бросало в пот, и рубаха на спине намокла, но переводчик жадно слушал, стараясь запомнить каждое слово. И вот он услышал имя изменника!
Дмитрий Степанович вздрогнул и обессилено прислонился плечом к стене — не может такого быть, неправда! Ему хотелось закричать, ворваться в гостиную, схватить со стола бутылку и с размаху разбить ее о прикрытый редкими волосами череп берлинского гостя, но… Зачем тому лгать? Он среди своих — ведь говорил же хозяин явки Прокоп о том, где служит фон Бютцов! И гость из тех же, только выше рангом — еще никому здесь не устраивали охоты, еще ни к кому не ездили на поклон все местные немецкие власти, никого не охраняли, как особу королевской крови. И разве могут они знать, что калека-переводчик стоит под дверями, жадно ловя каждое их слово?!
Неожиданно Сушков почувствовал, как его сгребла за шиворот чья-то сильная рука.
— Что тебе здесь надо?!
На переводчика смотрел Клюге. Смотрел с брезгливым недоумением, сердито сдвинув белесые брови. Из комнаты охраны выглянул Канихен, привлеченный шумом. В его руках был автомат.
— Шеф звал, — нашелся Дмитрий Степанович, — мне так показалось, я и подошел.
Эсэсовец отшвырнул его к стене. Больно ударившись об нее спиной, Сушков невольно застонал. Подозрительно посмотрел на журнал в его руках и потухшую сигарету, Клюге зло пробурчал:
— Убирайся отсюда!
Переводчик захромал к своему стулу, уселся на него, чувствуя, как внутри все дрожит от испуга. Каким чудом немец сумел подкрасться к нему совершенно неслышно? Или, увлекшись, Сушков забыл обо всем, позволил себе потерять осторожность?
Телохранители, оглядываясь, вернулись в свою комнату, оставив ее дверь открытой настежь; сели за стол, взяли карты и продолжили игру, изредка бросая подозрительные взгляды на понуро сидевшего с потухшей сигаретой в руке переводчика.