— Выходить по одному, руки за голову, — приказали сверху. Говорил переводчик.
Щур, оглядываясь на Антона, пополз к двери. Поднявшись на ноги, бочком юркнул мимо убитых немцев и бросился вверх по лестнице. Волков ждал — сейчас стукнет выстрел… Но было по-прежнему тихо.
— Следующий! — приказал немец.
Лысый, уже смелее, но тоже стараясь держаться спиной с стене и не спуская глаз с карабина в руках Антона, направился к выходу. Так же, как и Щур, он обежал убитых и буквально взлетел вверх по ступеням, явно испытывая облегчение.
— Следующий!
Голос немца был противно равнодушным, и Волков, не выдержав, выстрелил. И тут же что-то заурчало у оконца, и в подвал пополз удушливый сизый дым.
«Танк! Или бронетранспортер! — понял капитан. — Подогнали к окну, насадили на выхлопную трубу шланг и сунули его в окно. Хотят выкурить? Ну а дверь-то открыта, не выйдет!»
Но в дверь влетела и завертелась на полу, выпуская белые космы, дымовая шашка. За ней вторая, третья. Загремело на лестнице — немцы заваливали выход…
* * *
Деревня выглядела вполне мирно, и Гельмут, немного успокоившись, приказал ехать дальше. Тем более что стрельба утихла. Стреляли только из немецкого оружия, это он определял на слух весьма точно — ни бухающих выстрелов русских винтовок, ни звонкого треска русских автоматов слышно не было.
Машина проскочила по пустым улицам и свернула к церкви. Рядом с ней стояло двухэтажное здание под зеленой крышей. Во дворе — грузовики, бронетранспортер, загнанный задним бортом к стене, солдаты — возбужденные, с оружием в руках, — и двое русских в штатском, с поднятыми над головой руками. Неужели это и есть парашютисты, те самые неуловимые «лесные призраки», которых наконец-то поймали?
— Что происходит? — выйдя из машины, спросил Шель у подбежавшего Рашке, неодобрительно глядя на его измазанный глиной, порванный на рукаве мундир без знаков различия.
— Русский фанатик отстреливается в подвале, — вытирая платком грязный лоб, ответил унтерштурмфюрер.
— А эти? — кивнул на поставленных лицом к стене Гельмут. — Кто они?
— Задержали утром на дороге. Вам докладывали, — Рашке убрал платок. — Я только что вернулся, — начал оправдываться он, — ездил в лес за группой парашютистов…
— Взяли? — прервал его Шель, подходя ближе к русским. Его взгляд упал на прикрытые брезентом трупы солдат и два тела в окровавленных комбинезонах, таких же, как на парашютисте, погибшем в ночь выброски десанта. Молодые парни, черт побери, совсем молодые.
— Эти? — кивнул Гельмут на тела.
— Да, — вздохнул Рашке. — Они отчаянно сопротивлялись.
— Вижу, — холодно ответил Шель, поворачиваясь спиной к накрытым брезентом телам. Сколько немецких жизней уже унесли с собой «лесные призраки»? Страшно подумать, какой ценой достаются их тела, и только тела — холодные, безмолвные, которых нельзя допросить…
— У них обнаружен еще один комплект маскировочного обмундирования, — продолжил Рашке. — Я прикинул: по размеру он как раз подходит русскому, засевшему в подвале.
— Вы что, примеряли? — съязвил Шель.
— Я допрашивал его, — сухо ответил унтерштурмфюрер.
Глухо урчал мотор бронетранспортера; из-за его заднего борта, прижатого к стене, выползали струйки белесого дыма, смешанные с сизыми вонючими выхлопными газами.
— Как он попал в подвал? — направляясь к школьному зданию, спросил Гельмут.
— Его временно заперли в кладовке, на втором этаже, — пояснил Рашке, предупредительно распахивая дверь. — Я торопился в лес, преследовать уходящую русскую группу. А он убил солдата и прорвался в подвал, где сидели еще трое. В том числе старый большевик, на которого указал местный староста.
— Подвал не охранялся? — Шель уже поднимался по лестнице.
— Охранялся, — глухо ответил Рашке.
— Ясно… Русский мне нужен живым! Слышите? Живым и способным отвечать на вопросы. Распорядитесь! А этих, бывших с ним в подвале, еще раз обыскать и по одному ко мне на допрос. Но сначала распорядитесь насчет фанатика, переоденьтесь и переговорите со мной…
Рашке отстал и спустился вниз — выполнять приказ. Сопровождаемый двумя эсэсовцами, Шель прошел коридором и открыл дверь классной комнаты. Там его ждал рыжеватый обер-лейтенант. Предложив гостю стул, он уселся напротив, выжидательно глядя на штурмбанфюрера.
«Странно, — доставая сигареты, подумал Гельмут. — Обычно у рыжих голубые или карие глаза, а у этого разноцветные. Один карий, другой какой-то серый… В народе шутят, что у таких детей с разными глазами было два отца. Может, правда?»
— Пообедаете с нами, штурмбанфюрер? — вежливо предложил обер-лейтенант.
— Сначала дела, — поискав глазами, куда стряхнуть пепел, ответил Гельмут. — Прикажите подать пепельницу… Ну, пусть найдут что-нибудь, я не привык так… — он хотел сказать: «по-свински» — но сдержался.
Зачем выказывать раздражение? Хорошо, что он вовремя приехал, а то эти армейские дубины умудрились бы прикончить засевшего в подвале. И Рашке хорош, но с ним поговорим потом.
— Как русский? Вы присутствовали на его допросе? — кивком поблагодарив солдата, принесшего блюдечко вместо пепельницы, спросил Гельмут.
Солдата можно и не благодарить — обер-лейтенант, например, никогда бы не подумал этого сделать, но Шель считал, что вежливость, в разумных пределах проявляемая к нижестоящим чинам, при случае может принести плоды — хотя бы в виде некоторой популярности и снижения порога недоверия, всегда возникающего между сотрудниками его службы и всеми остальными.
— Мне он показался недоумком, — зло усмехнулся обер-лейтенант. — А потом выяснилось, что он ловко прикидывался, как прикидываются мертвыми разные твари, когда чуют опасность. Я его расстреляю!
— Ну-ну, не следует горячиться, — с примирительной улыбкой ответил Гельмут. — Сначала с ним обязательно надо побеседовать.
— Я не хочу копаться в его грязном белье, — покраснел обер-лейтенант. — Извините, но я не полицейский! Сегодня я лишился почти двух отделений солдат. Только русский, засевший в подвале, убил четверых. И эти, в лесу…
Шель молча слушал офицера, глядя на кончик сигареты. Конечно, все хотят быть чистенькими, но как объяснить этому разноглазому болвану, что можно спасти намного больше немецких жизней, узнав, зачем сюда прилетали русские? И стоит ли объяснять?
— Он должен попасть сюда живым и здоровым, способным отвечать на вопросы и чувствовать боль, — разделяя слова, твердо сказал Шель. — Приказ!
На его родном немецком языке это слово всегда писалось с большой буквы. И никакие доводы не подействуют на армейца сильнее, чем Приказ!
— Что скажете о других? — после паузы продолжил он.
— Один — местный большевик, старик, — помолчав, глухо ответил обер-лейтенант. — Еще двоих задержали на дороге патрули. Без документов.