Пан Викентий бросил последний взгляд в зеркало и с гордостью подумал, что есть еще силенка и ловкость — не каждый в его возрасте сможет выдержать такое нервное и физическое напряжение, какое пришлось ему вынести за сегодняшний день. И от чувства радостной удачи даже прищелкнул пальцами.
Марчевский погасил свет и хотел пройти в комнаты, но передумал и, достав сигареты, присел на пуфик — так ведь толком и не покурил. Разве можно считать выкуренное в парадном, когда он, нервничая, ждал, не появятся ли его преследователи у зосиного дома?
Закурив, он блаженно откинулся назад, упершись затылком в стену, но тут же вскочил на ноги. Ему послышались голоса в гостиной: громкий Зосин смех и вкрадчивый низкий мужской голос. Кто там может быть? Зося никого не принимает, да и какие сейчас гости, когда ввели полицейский час, устраивают облавы и всем стало нечего жрать. Да, именно жрать!
Пан Викентий посмотрел на вешалку: может быть, он не заметил там чужое пальто? Но нет, висели только его и Зосины вещи. Сунув сигарету в стоявшую на подзеркальнике пепельницу, Марчевский тихо, стараясь не скрипнуть ни одной половицей старого паркета, прокрался к прикрытым дверям гостиной.
Да, там несомненно был мужчина, и он говорил с Зосей. Голос тихий, слов не разобрать, но интонация спокойная, уверенная. От мысли, что у Зоськи есть любовник, пан Викентий был далек — не время для амуров. Но кто там? Говорили на польском — значит, не немец?
Секунду подумав, Марчевский медленно расстегнул пиджак: подмышкой у него висела кобура с большим тяжелым пистолетом армейского образца. В заднем кармане брюк пригрелся еще маленький браунинг, но огромный пистолет в руке оказывал неизмеримо большее психологическое воздействие. Опять же и калибр приличный — в случае чего не придется несколько раз жать на курок. Сейчас он выпотрошит неизвестного посетителя, который вполне может оказаться соглядатаем оккупантов.
Марчевский вынул пистолет из кобуры, проверил его, снял с предохранителя и, осторожно приоткрыв двери в гостиную, негромко сказал:
— Ни с места! Стреляю!..
* * *
Карл-Хайнц Шмидт, гауптман, уроженец Кельна, был высок, атлетически сложен, по-мужски не то чтобы красив, но весьма приятен. Его лицо лишь несколько портил слегка приплюснутый перебитый боксерский нос. Одетый по полной форме, даже в шинели и фуражке, он стоял перед столом своего начальника Генриха Ругге — круглолицего, полного и лысоватого человека лет пятидесяти, — уставившись на овальный золотой значок тяжелого ранения, прикрепленный к мундиру подполковника, развалившегося в кресле.
Рядом с Ругге сидела его любимая овчарка — огромный кобель по кличке Дар. Генрих очень любил всем пояснять, что собаку он назвал в честь знаменитого древнеперсидского царя Дария, но, поскольку Дарий для собаки слишком длинно, он отбросил последние две буквы, отчего его кобель никак не стал хуже.
Ласково почесывая пса за ушами и показывая в улыбке золотые коронки на передних зубах, Ругге медленно говорил:
— Я прошу вас, Шмидт, не забывать, что здесь мы имеем дело не с противником, с потенциальным союзником. И наша задача состоит в том, чтобы эта потенция переросла в реальность. Поэтому не давите, сделайте все мягко и вежливо.
«Опять старик мудрит, — подумал Карл-Хайнц, — не перехитрил бы самого себя».
— Я понял, господин подполковник! — прищелкнул он каблуками сапог.
— В таком случае отправляйтесь. И да поможет вам Бог!
Гауптман четко повернулся и вышел из кабинета.
Спустившись во двор к ожидавшей его легковой машине и мотоциклистам, он посмотрел на начинающее темнеть весеннее небо и недовольно поморщился, когда увидел в разрыве облаков первые звезды. Отвернув обшлаг шинели, гауптман взглянул на часы. Да, сегодня, пожалуй, ему не успеть в офицерское казино: кто знает, сколько придется потратить времени?
Усевшись в машину, он долго расправлял под собой полы шинели, недовольно сопя и тихо ругаясь. Наконец устроился достаточно удобно и скомандовал солдату-водителю:
— Поезжайте, я скажу, где свернуть…
* * *
Зося только тихо и как-то сдавлено вскрикнула, увидев Марчевского, стоявшего в дверях с пистолетом в руке. Сидевший спиной к нему гость — сам пан Викентий никогда бы не расположился в незнакомом доме спиной к дверям, — попробовал приподняться и, обернувшись, посмотреть: что произошло, отчего так встревожена милая хозяйка? Но эта попытка была тут же жестко пресечена.
— Не двигаться! — приказал Марчевский, приставив ствол пистолета к темно-русой макушке незнакомца. — Медленно поднимите руки над головой!
Над спинкой кресла показались две поднятые руки. Манжеты светлой рубашки сползли вниз, показав тонкие запястья незнакомца. Кисти рук у него были небольшие, как у человека, никогда не занимавшегося физическим трудом, однако пальцы оказались крепкими и толстыми, с чуть припухшими суставами.
— Теперь не опуская рук медленно встаньте.
Мужчина повиновался. Он оказался почти одного роста с Марчевским, только, пожалуй, пошире в плечах.
— Повернитесь лицом ко мне!
Пан Викентий с интересом вглядывался в лицо незваного гостя. Ничего особенного: причесан на косой пробор, волосы средней длины, аккуратно пострижены; непримечательные черты лица, выделялись только тяжеловатый крепкий подбородок и надбровные дуги, отчего лоб казался низким. Взгляд светлых глаз незнакомца был прикован с стволу пистолета, направленного ему в живот.
— Пан… — начал было гость.
— Молчать! — тихо, но с явной угрозой бросил ему Марчевский.
Он уже успел окинуть взглядом хороший, но далеко не новый костюм, светлую рубашку и приятного тона хорошо повязанный галстук. В этом пан Викентий считал себя непревзойденным знатоком и мог оценить по достоинству вкус нежданного посетителя: редко кто может правильно вывязать двойной виндзорский узел галстука. Похоже, этот человек имеет некоторое понятие о приличных манерах…
— Встаньте лицом к стене. Рук не опускать, — приказал пан Викентий.
Быстро обыскав незнакомца, он убедился, что тот безоружен. Под шерстяной тканью английского костюма — в этом пан Викентий тоже не мог ошибиться, костюм был явно английского производства — ощущались натренированные плотные мышцы спины и плеч гостя. Однако от него исходил явный запах «Фрюлинга», немецкого одеколона: тонкий, едва уловимый, он казался неотъемлемой частью всей одежды.
«Это тебя и выдает с головой, приятель! — усмехнулся про себя Марчевский. — Поговорим немного, а потом, как совсем стемнеет, придется прогуляться в развалины. Интересно, кто ты? Ищейка на вольной охоте, случайно попавшая в мое убежище, или ты связан с увязавшимися за мной сегодня днем? Все равно придется тебя убрать и уходить. Сегодня же!»
Стало жалко этой квартиры, столь счастливо найденной Зоси, жалко такой уютной старинной мебели в гостиной, тяжелых гардин на окнах, широкой удобной кровати в спальне… Где-то теперь удастся приткнуться? И надолго ли обретешь покой в новом убежище, если, конечно, обретешь и само убежище? Запасных вариантов не было: уходить придется просто в темноту ночи, все равно что в никуда. Но и оставаться нельзя — сегодняшние дневные приключения и тонкий запах немецкого одеколона, въевшийся в костюм незнакомца, красноречивее слов говорили Марчевскому очень многое.