– А ты разве забыл Каиафа, что суд над самозванцем проводить ночью мы не можем. То не соответствует Закону. Ведь я понял так, что судить его ты собираешься ночью? Не многие члены Синедриона согласятся с этим, – сказал вдруг Ханан, точно угадав самое слабое место в разработанном зятем плане действий. Каиафа, услышав эти слова, с досады ударил кулаком по столу.
– Поэтому я и говорю, отец, что нам придётся вместе уламывать Высший совет. А потом что есть Закон? Бог дал Моисею десять заповедей, все же остальные написаны людьми. Разве Господь лично своей рукой водил по пергаменту, когда давал нам законы?
– Но… – хотел, было, что-то сказать или возразить Ханан, но всегда послушный зять на этот раз даже не стал слушать своего строгого тестя.
– Мы не должны затягивать время, – торопливо говорил первосвященник, будто чего-то боялся, или опасался, что, если сейчас его рассуждения и доводы будут вдруг прерваны, то он забудет сказать о самом главном. – Действовать надо, отец! Действовать незамедлительно, только в этом случае успех будет за нами, – горячась, убеждал тестя Каиафа, будто тот отказывался помочь своему зятю. – Галилеянина любит толпа, за ним ходят нищие и прочая чернь и сброд. Не могу же я подкупить полгорода и всех, кто приедёт в Иерусалим на праздник?
«Ты-то не сможешь? С твоим-то золотом?» – с сарказмом подумал Ханан, но вслух высказывать эти мысли не стал. План Каиафы представлялся ему довольно толковым, но главное заключалось в том, что недавно бывший первосвященник уже обсуждал с одним весьма влиятельным господином во время долгой ночной беседы, как бы поскорее расправиться со строптивым проповедником, и их мысли тогда полностью совпали. Иосиф Каиафа, тем временем, не обращая внимания на задумавшегося тестя, продолжал излагать свои замыслы.
– Вначале мы сзватим самозванца, притащим его в мой дом. Суд состоится здесь же, в этом зале. Но перед окончательным принятием решения каждому из членов суда будет вручён небольшой кошелёк с определённым количеством серебряных монет, – многозначительно улыбнувшись, сказал жрец. Он, взглянув своему тестю в глаза, как бы ища его поддержку, – к тому же почти все члены Синедриона ваши родственники, отец. Вы, я думаю, их уговорите в течение нескольких минут принять правильное решение и не обращать внимания на некоторое отклонение от Закона.
– И много ты собираешься дать им денег?
– Да по тридцать монет серебром каждому! Думаю, этого будет вполне достаточно! А уже после… – и не закончив фразу, с интонацией, не терпящей возражений, первосвященник вдруг воскликнул скорее для себя, нежели для своего собеседника, перейдя неожиданно совершенно на другую тему, удивив смелостью своего суждения старого и мудрого тестя. – Мессия должен быть из нашего колена, рода Левия, левитом по рождению! – громко провозгласил он.
– Но в Писании, сын мой, ясно сказано, что тот должен быть из мессианского колена Иуды и потомком царя Давида, – осторожно возразил своему зятю Ханан. В последнее время он не только зауважал Каиафу, но и начал даже немного опасаться своего зятя за крутой нрав и навязчивую идею при жизни стать наместником самого Бога на земле. Однако слова тестя совершенно не смутили Иосифа. Напротив, тот заговорил ещё более решительно и убеждённо.
– Мы внесём изменения в святое Писание, отец. Почему существует со стороны Господа такая несправедливость по отношению к нам, левитам? У нас нет своей земли, хотя каждому колену израильскому принадлежит свой кусок Палестины. Но, мы ведь призваны служить Богу! Так почему же тогда посланец должен явиться из колена Иуды? Когда и кому сказал Господь, что Иудово племя мессианское? Мы перепишем Закон, и вы мне в этом поможете, – вновь сказал Каиафа таким тоном, что было не понято, то ли это просьба, то ли требование, не терпящее отказа.
* * *
Члены Синедриона собрались около полуночи. В зале заседаний было довольно светло, ибо Каиафа приказал принести и расставить во всех углах достаточное количество масляных ламп, факелов и светильников, чтобы все присутствовавшие смогли бы прочитать заранее подготовленные протоколы допроса подсудимого, которого сегодняшней ночью им даже не собирались представлять.
Первосвященник прошёлся в раздумьях по залу и начал свою речь издалека:
– Многие безвестные личности в храмах и вне храмов, некоторые даже нищенствующие и бродящие по городам или около них, очень легко, когда представляется случай, начинают держать себя как прорицатели. Каждому удобно и привычно заявлять: Я – бог, или дух божий, или сын божий, или посланец божий. Я явился! Мир погибает и вы, люди, гибнете за грехи. Я хочу вас спасти! И вы скоро увидите меня возвращающегося с силой небесной. Блажен, кто теперь меня почтит, на всех же прочих, на их города и земли я пошлю вечный огонь. А, кто послушается меня, тем я дарую вечное спасение. К этим угрозам они вслед за тем прибавляют непонятные, полусумасшедшие невнятные речи, смысла которых ни один здравомыслящий человек не откроет; ибо речи те сбивчивы и пусты, но дураку или шарлатану они дают повод использовать сказанное, в каком направлении ему будет угодно.
После столь длинного выступления первосвященник замолчал, оглядев присутствовавших в зале членов Синедриона. Ему хотелось понять, какое впечатление произвела на них его вступительная речь. Каиафа остался доволен. Все внимательно смотрели на него и ждали продолжения. Первосвященник уже хотел, было, вновь начать говорить, как неожиданно его перебил один из членов Высшего совета. Он всегда не нравился Каиафе, ибо был слишком независимым и часто позволял себе спорить с первосвященником, даже не соглашаться с ним по многим принципиальным вопросам управления храмовыми делами. Вот и сейчас Никодим, так звали человека посмевшего перечить главному жрецу, встал со своего места и спокойно, с чуть заметной усмешкой на губах, сказал:
– Я внимательно прочитал все протоколы, что представил нам первосвященник, и не нашёл ничего предосудительного в действиях Галилеянина, называющего себя Христом. Он лечил людей и помогал им в их физических недугах. Что же в этом плохого? Он несёт слово божье язычникам, и в этом также нет никакого преступления. Его же призыв: жить по совести и чести – не является богохульством. Разве милосердие к людям или братство людей, к которому он призывает, не угодны Господу? Бог не может и не должен наказывать человека, который пожелает жить в мире с другими людьми. Я согласен с Галилеянином. Наш Бог слишком строг и жесток, а Иисус из Назарета взял на себя смелость попросить Господа любить людей, не оставлять их в искушении и прощать за большие и малые ошибки. Где же здесь преступление и нарушение Закона? А мы сами, не нарушаем ли Закон, проводя суд ночью и вынося приговор человеку, даже не увидев его и поговорив с ним? К тому же, как можно судить, не представив обвиняемого? Это обман, первосвященник Каиафа!
– И ты не из Галилеи ли? Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк. Да к тому же, он разорил Храм, обидел честных людей! – гневно вскричал главный жрец, злобно подумав, что этот борец за правду вновь встал поперёк его дороги, которую с таким превеликим трудом первосвященнику удалось вымостить для себя.