Я пытался внушить себе, что в массаже нет женщин и мужчин. А есть только пациенты. Что Лейла — мой пациент. В крайнем случае, друг. Просто друг. И ничего больше.
С самовнушением у меня ничего не выходило. Шафи улыбается:
— Не напрягайся. Это только тело. Обычное женское тело. Мышцы, связки, сухожилия. Ничего больше.
А вечером он становится очень серьёзным. Даже немного печальным. Слова его звучат, как пророчество.
— Отпусти свое сердце. Научись видеть красоту. Научись её любить. Я знаю, для тебя существует только одна женщина. Ты — счастливый человек! Ты встретил её в своей жизни. Она ждет тебя дома. Но ты должен знать, что в твоей жизни никогда не будет места для другой. Не будет места в твоем сердце. У тебя большое сердце. Но твоя любовь его больше. Она не сможет в нем уместиться. Она разорвет его на части. Если только ты не сможешь научиться отдавать свою любовь другим людям. Научиться любить людей. В этом твое спасение. Ты должен знать это.
Постепенно движения моих рук становятся более мягкими и плавными. Человек привыкает ко всему. Я начинаю привыкать к прекрасному и совершенному телу Лейлы. Труднее привыкнуть к её постоянным насмешкам. Наш маленький ручеёк, Джуй, превращается в очаровательную, молодую женщину. Чувствующую свою безграничную власть над мужчинами, рыбами, птицами и прочими мелкими существами. Похоже, что самым мелким из этих существ был я.
Иногда с Шафи мы ходили в гости к старику Хакиму. Он жил неподалеку. У него была своя небольшая чайная плантация. И он заваривал удивительно ароматный и вкусный чай. Видимо знал какой-то секрет. Нигде до этого я не пробовал такого чая.
По словам Хакима, никакого секрета не было. Просто для заваривания чая использовались листья, которые распустились только сегодня утром. Они видели восход солнца, они впитали его лучи, его силу. Но они не видели захода солнца. А значит, не знают, что такое смерть.
Только такие листья дают здоровье, силу и молодость. Только такой чай можно предлагать друзьям.
Мы собирались вечерами на небольшой циновке в доме Хакима. Как старые подпольщики. Или точнее, старые наркоманы. Чаеманы. Хаким разливал чай по пиалам. Мы проливали несколько капель волшебного напитка на пол. Духам жилища. И вдыхали его сказочный аромат. Только после этого можно было попробовать первый глоток. Видел бы нас в это время кто-нибудь со стороны!
И подолгу беседовали ни о чем.
Хаким был последним из могикан. Точнее последним представителем некогда большого туркменского рода. В начале тридцатых годов они бежали из родного аула, спасаясь от Красной Армии. Кто-то из красных командиров назвал их аул басмаческим. Аулы, поддерживающие басмачей, подлежали уничтожению. Вместе с жителями. От мала до велика. Поголовному уничтожению. С этим проблем не возникало. С тех пор туркмены не очень любят вспоминать об этом периоде своей истории. И не случайно именем красного командира Будённого они до сих пор пугают своих маленьких детей.
Род Хакима ушел за кордон. В Афганистан. То, что не сделали красные кавалеристы, сделали местные условия и обычаи. Болезни, нищета, враждебное отношение местных жителей. За пятьдесят с небольшим лет от рода Хакима ничего не осталось. Ни следов, ни памяти. Остался один старик, хранитель мудрости и воспоминаний. Последний из могикан. Какие-то пятьдесят лет! Это было страшно.
Мы сидели на небольшой циновке. Пили чай. И было что-то символическое в чаепитии представителей трех разных племен и народов. Канувшего в Лету рода Хакима, пережившего века племени Шафи. И моего народа, будущее которого покрывала неизвестность. Да и будет ли вообще у него будущее, у русского народа?! Или как род Хакима канет в Лету? Не оставив ни следов, ни памяти. Кто даст ответ?
Перед отправкой в Афганистан я проходил переподготовку в горном учебном центре недалеко от Геок-Тепе. Хаким был родом из тех мест. Он живо интересовался новостями и жизнью современного Туркменистана. Было видно, как хотелось ему хотя бы одним глазком взглянуть на Родину. Перед смертью. Я спросил его однажды, почему он не съездит туда? Ведь сейчас это было вполне возможно. Деньги на дорогу мы бы нашли.
— Куда я поеду? Там Родина. А здесь могилы моих родных, самых близких мне людей. Мое место здесь.
Грустно было видеть старика, у которого за плечами осталась трудная, но такая интересная жизнь. У которого не было ни детей, ни внуков. Не было будущего. Только прошлое. И мудрость. Единственное прибежище прожитых дней.
Позднее я узнал, что имя старика было вовсе даже и не Хаким. Хаким — мудрый, мудрец по-фарси. Это было просто прозвище. Но старику было столько лет, что окружающие давно уже забыли его настоящее имя. Да и сам он, похоже, уже его не помнил. Имя нужно для живых. А он был уже наполовину мертв. Похоже, что только чайная плантация давала ему силы и смысл начинать новый день.
Хаким не был воином. Но он был грамотным, умел читать. И очень много знал. Он относился ко мне как к сыну или внуку. И хотел, чтобы я уцелел на этой войне. А потому учил меня воевать. Древний, ветхий старик, возможно ни разу в жизни не державший в руках оружия, учил воевать кадрового военного.
Он очень хорошо знал труды Сунь-цзы и Вэй Ляоцзы, китайских полководцев. И часто любил приводить их в пример.
«Война это путь обмана. Поэтому, если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, что не можешь; заманивай его выгодой; если он силен, уклоняйся от него; вызвав в нем гнев, приведи его в состояние расстройства; приняв смиренный вид, вызывай в нем самомнение; если его силы свежи, утоми его; если они дружны, разъедини».
Он учил, что нужно знать противника и себя. «Если знаешь его и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет. Если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение. Если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение».
Образ Чаньшаньской змеи, приведенный у Сунь-цзы был у Хакима самым любимым: «Когда её ударяют по голове, она бьёт хвостом. Когда её ударяют по хвосту, она бьёт головой. Когда её ударяют по середине, она бьёт головой и хвостом». У неё есть чему поучиться. Никогда не сдавайся. Когда тебя бьют. Когда собираются ударить. Не сдавайся. Не уставай бороться. Не ленись.
И все-таки Хаким не был воином. Он любил повторять слова Вэй Ляоцзы: «Оружие — это орудие бедствия, борьба противна добродетели. Поэтому в бой вступают только тогда, когда это неизбежно».
Шафи старался не вмешиваться в наши беседы. Они с Хакимом были старыми друзьями. И прекрасно понимали друг друга даже без слов. Шафи продолжал мое обучение. Это было видно и невооруженным взглядом.
Но в чем-то он был не согласен с Хакимом. Да и с китайскими стратегами тоже. Действительно, наилучший вид победы — это победа, одержанная с минимальной затратой сил, наиболее эффективным способом и в кратчайшее время. Но то, что она может быть достигнута победа путем «Не деяния», с этим Шафи был в корне не согласен.
Шафи внушал мне изо дня в день, что только кропотливая работа, профессиональная и непрерывная может привести к победе. Пусть эта работа будет незаметна окружающим. Пусть они думают, что победа пришла к тебе сама собой. Это не так. Победа — дама непостоянная. Она может стать твоей. Может уйти от тебя. Может остаться у её недостойного. Но она не покинет того, кто её понимает, холит и лелеет.