– Это кто тебе передачи носит? – справился полковник. Брелер не ответил, только глядел на него спокойными глазами, а сопровождающий вертухай чирикнул сбоку:
– Калягин.
– Не тебя спрашивают, – оборвал его Коробцев. Брелер стоял, расставив ноги и расслабившись, насколько это позволяли чересчур затянутые наручники. Коробцев обошел вокруг заключенного несколько раз, уловил чутким носом запах дорогих заграничных сигарет.
– Что, попался жид в дерьмо? – спросил Коробцев. – Всем нагадил? Дубнову нагадил, Юрченко нагадил, даже Сляба умудрился по-скорпионьи цапнуть? Ух, была б моя воля, я бы вас всех, сионистов, в баржу да в море, а в барже-то дырку…
– А ты в парламент предложение пошли, – любезно сказал Брелер.
– А?
– Пошли в парламент предложение. Мол, так и так, в связи с несовершенством законодательства прошу внести в уголовный кодекс Российской Федерации статью, ну, скажем – 289-ю, прим – принадлежность к еврейской расе наказывается водворением еврея на баржу и буксировкой оной в открытое море…
Брелер не договорил. Полковник, осклабясь, съездил его кулаком по морде. Полковнику было за пятьдесят, он исхудал от постоянной пьянки, и координация движений у него была не лучшая; Брелер, даже со скованными руками, легко ушел от удара.
От одного полковника Брелер бы не пострадал, но Коробцев позвал на помощь двух вертухаев. Некоторое время они били упавшего заключенного, а потом Коробцев утомился и скомандовал:
– В камеру его.
Когда Брелера впихнули внутрь, у него были в кровь разбиты губы и он болезненно прижимал руку к почкам.
– Сто слуцилось? – бросился к нему вьетнамец.
– Ничего.
Юра тяжко сел на шконку. Ущерб, нанесенный ему, действительно был минимальный. Оба вертухая не очень усердствовали, а полковник, хоть и старался, но имел слишком малый калибр кулаков. На тренировочном спарринге от сильного партнера можно было пропустить больше гостинцев.
Брелер улегся, стараясь не поворачиваться на бок. Но ему не удалось пролежать долго. Снова лязгнула дверь камеры, на пороге появился вертухай:
– Брелер? С вещами в тридцать восьмую!
Лицо Брелера ничего не выражало.
Дверь тридцать восьмой камеры захлопнулась за Юрием Брелером, и он остался стоять на пороге, вглядываясь в полутьму равнодушными и цепкими глазами. Камера была явно перенаселена; на шконках спали, видно, в две, а то и в три смены, повсюду, как гирлянды на детском празднике, были натянуты веревки, с которых свисали сохнущие майки и тренировочные штаны. Несмотря на ощутимый холод, в нос Брелеру шибанул запах пота от пятидесяти скученных на небольшом пятачке тел. Брелер отстраненно подумал, что кто-то из этих ребят вполне может оказаться его крестниками. В годы работы в милиции у Брелера была хорошая раскрываемость: он брезговал вешать с помощью пыток чужие преступления на непричастных к ним пьяниц, но тех, в чьей виновности был убежден, колол беспощадно. Впрочем, есть в камере или нет его знакомые, – это не имеет значения. Минимум через час «малява» оповестит смотрящего, кто заехал на его хату.
Юра Брелер мог считать себя мертвецом. Слишком многие хотели его смерти. Коваль, в интересах банка «Ивеко», потому что показания мертвого Брелера легче опровергнуть, чем показания Брелера живого – это раз. Ирокез, сунженский авторитет, прозванный так за первобытную, индейскую жестокость, – именно его ментовские завязки развязал Брелер два месяца назад. И хотя власть восприняла эту историю исключительно в том смысле, что вот-де замазали ментовское начальство, Брелер знал, что у самого Ирокеза тоже были крупные неприятности, потому что братва обернула историю ровно наоборот: получалось, это Ирокез ссучился и по заказу дружественных ментов пришил мешавшего им авторитета. Ирокез – это два. Было еще и три, и четыре – эти были настроены не так непримиримо, как Ирокез. Их устроило бы, возможно, если бы Юрку Брелера просто опустили и он ушел бы в зону отбывать пятилетний срок – или сколько там ему дадут за соучастие в хищении миллиарда долларов – пробитым петухом. Но вот самого Брелера этот вариант категорически не устраивал. Он давно обдумал его и решил, что в этом случае и сам умрет, и с собой возьмет, сколько можно.
В принципе Брелер был совсем не то же самое, что бывший мент, в уголовном мире Сунжи он пользовался определенным весом, стрелки ему забивали как своему. Но Ирокез и Коваль – это слишком много для одного человека, которого ненавидят и ментовка, и областная администрация.
Дело было в четверг – Брелер точно знал, что не доживет до воскресенья. Конечно, он мог бы в коридоре устроить истерику, кричать, чтобы его перевели в одиночку, – но какой смысл? Брелер был твердо уверен, что Черяга и Калягин просто сдали его. Они добыли из него все показания, какие надо, и разменялись им с администрацией. А губернатору Дубнову жутко хочется услышать на каком-нибудь благотворительном приеме от наклонившегося к нему генерала: «А Юрка-то Брелер, помните? Под шконку загнали… Машенькой сделали…» Брелеру просто не пришло в голову, что происходящее с ним – следствие глупости отдельно взятого полковника, вернувшегося из отпуска на два дня раньше срока.
Юрий молча стоял у порога с узелком вещей, не шевелясь и не здороваясь по блатным обычаям. Сначала на него не обратили внимания; потом с одной из нижних шконок у окна спрыгнул жилистый, как обезьяна, парень.
– Что, парень, первоход? – спросил он. – Как звать-то?
– Юрий Брелер.
– Чем на воле занимался?
– Поди у смотрящего спроси, – ответил Брелер, – он расскажет.
Парень растерянно сморгнул, а Брелер прошел мимо него, как мимо столба, и лег на одну из нижних шконок. Откуда-то выметнулся полный, похожий на кирпич в штанах мужик:
– Эй! Ты куда мою шконку занял?
Жилистый пристяжной, пытавший у Брелера его имя, неожиданно остановил парня:
– Погоди, Репей. Не видишь – избит человек. Еще выяснить надо, что за человек…
Брелер отлеживался до вечера. К нему несколько раз подходили, кто-то свешивался с верхних нар, дышал в лицо табаком, – однако не сгоняли, за плечо не трясли. Вечером, когда стали развозить баланду, Брелер не притронулся к миске, а вынул из узелка толстый домашний пирог, завернутый в полиэтилен. Пирог спекла жена Калягина, и ему пошел уже второй день. Брелер отломил себе изрядный ломоть пирога, а остальное отдал соседям.
– Ты бы себе чего оставил, – сказал сосед.
– Вряд ли он мне еще понадобится, – ответил Юра.
Он едва кончил есть, когда перед ним возник давешний жилистый парень.
– Пошли, – сказал он, – с тобой поговорить хотят.
Брелер неторопливо отряхнул крошки с брюк, встал и пошел. Смотрящий камеры со своей свитой ждал его у окна. Несмотря на прохладу, тренировочная куртка на смотрящем была расстегнута, и Брелер увидел поверх майки две восьмиконечных звезды и верхушку выколотого на груди креста. По этим звездам и седой, с залысинами голове смотрящего Брелер и признал его. Это был Барсук, авторитетный бродяга, из старых воров. В ментовскую свою пору Брелер никогда с Барсуком не встречался, а вот на стрелке как-то пришлось перетирать вопрос. Брелер даже знал, за что Барсука взяли: его кололи на предмет участия в вооруженном налете на обменный пункт.