Лучков хлопнул бывшего пилота по плечу.

– Так что не огорчайся! В следующий раз встретитесь – из рук будет есть…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Кагэебешник и вор

Иннокентий Михайлович Лучков навсегда запомнил тот жаркий июльский день 1998 года, когда председатель правления банка «Ивеко» Александр Арбатов вызвал его в кабинет. Кабинет у Арбатова был роскошный: из огромного шестидесятиметрового помещения, увешанного коврами и заставленного мебелью розового дерева, шел небольшой коридорчик. Справа в коридорчике находился вход в комнату отдыха, слева шли туалет и душевая, а кончался коридорчик сорокаметровой залой, где всегда стоял стол, крытый белоснежной скатертью, со свернутыми в конус салфетками, покоящимися на тарелках дрезденского фарфора. В этой столовой время от времени устраивались камерные обеды.

Арбатов позвал Иннокентия Михайловича именно в комнату отдыха, откинулся на спинку кожаного кресла, скрестил перед собой полные пальцы и, неприятно улыбаясь, сказал:

– Извольский все-таки умудрился вывернуться из крысоловки. Жаль – Аузиньш так просился на должность генерального. Что там произошло?

Вопрос застал Иннокентия Михайловича врасплох. Он знал, что всю прошедшую неделю шахтеры из соседнего с Ахтарском городка блокировали железную дорогу и комбинат стоял на грани краха: еще несколько дней – и у него вульгарно закончился бы кокс, стали бы коксовые батареи, а после этого комбинат можно было выкидывать на помойку. Правительство заняло твердую позицию и сказало, что на поводу у шахтеров не пойдет и денег им не выплатит. Твердая позиция правительства была очень хорошо поддержана банком «Ивеко». Одновременно гендиректору Извольскому намекнули, что если бы он согласился продать банку часть акций комбината, то твердая позиция правительства могла бы измениться. А если еще точнее – то банк «Ивеко» предоставил бы правительству кредит, который пошел бы на выплату денег протестующим шахтерам.

Иннокентий Михайлович не отслеживал ситуации, поскольку вся комбинация в целом задумывалась на самых верхах, и даже комбинации-то как таковой не было: просто в тот момент, как Арбатов узнал о забастовке, он понял, что ему подвернулся капитальный случай наложить лапу на комбинат. Поэтому Иннокентий Михайлович не знал, что ответить, но так как отвечать было нужно, он повторил только то, что узнал из информагентств:

– Как-то они там договорились с шахтерами.

Подумал и добавил:

– По моим сведениям, значительную роль в забастовке играл чернореченский положенец Негатив. Вор в законе. Он так кормился – сдаивал деньги из бюджета и пускал через свои структуры. Был убит через несколько часов после прекращения забастовки.

Арбатов поднял брови.

– Слябом?

– Трудно сказать. Вместе с ним застрелен ахтарский вор Премьер. Был на побегушках у Сляба. Возможно, они перестреляли друг друга.

Арбатов помолчал. У банкира было породистое, худое англосаксонское лицо, на котором неожиданными пуговками сидели маленькие славянские глазки, слегка увеличенные толстыми стеклами очков: комсомолец Арбатов с детства был близоруким отличником.

– Я хочу этот комбинат, – сказал Арбатов.

Таким тоном дети говорят «Я хочу эту шоколадку». И прибавил в качестве объяснения:

– Извольский оскорбил меня.

Иннокентий Михайлович несколько раз сморгнул. Конечно, Ахтарский металлургический комбинат был завидным куском. По реальной прибыльности с ним могли сравниться только «Северсталь», НЛМК [10] и Магнитка. Однако у АМК не было ни враждующих акционеров, ни разрозненных пакетов в руках трудового коллектива, ни крупной доли у областного или федерального фонда имущества. Семьдесят пять процентов акций было сосредоточено в руках самого директора, и, собственно, именно этим и объяснялись и отсутствие дрязг, как на Магнитке, и процветание комбината. Еще пять процентов находились у банка «Ивеко», три процента – у какого-то молодого сунженского банкира, вовремя подсуетившегося при приватизации, остальные принадлежали трудовому коллективу, и Извольский целым рядом хитроумных мер практически обезопасил себя от возможной продажи этих акций.

Пытаться завладеть комбинатом было все равно что пытаться вырвать кусок мяса у крокодила после того, как тот его съел. Иннокентий Михайлович вознамерился объяснить это шефу и даже привел вышеупомянутый пример с крокодилом, но шеф только посмотрел блеклыми глазами и сказал:

– Если надо будет вспороть крокодилу живот – вспори его.

Деревянно улыбнулся и добавил:

– Извольский – опасный человек. Сепаратист. Десять таких, как он – и от России останется одна Москва. Мы сумеем получить в федеральном центре одобрение на любые действия, направленные против феодализации России.

«Блин! Тоже мне нашелся собиратель земли Русской», – сурово про себя подумал Иннокентий Михайлович, а вслух ничего не сказал и откланялся.

И через две недели (как было велено) пришел с планом.

Первой мыслью Иннокентия Михайловича, совершенно банальной, была следующая: если акции завода нельзя купить – нельзя ли его обанкротить? Тут же оказалось, что у завода есть куча векселей, которые можно было бы скупить и обратить долги на имущество. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что векселя АМК выпущены не самим заводом, а вексельным центром «Металлург» с уставным капиталом аж в двести тысяч новых рублей, и максимум, что светило банку – обанкротить этот самый вексельный центр.

Второй естественной мыслью был губернатор. Губернатору обанкротить завод было бы так же легко, как поймать карася, нацепленного ныряльщиком на удочку. Ведь завод хоть и не имел задолженности перед областным бюджетом, однако платил в этот бюджет всякой невероятной дрянью по цене, завышенной порой в десять раз. Губернатору было бы достаточно потребовать уплаты налогов исключительно деньгами, и тут же завод, совершенно для этого неприспособленный, влетел бы в страшные долги.

Иннокентий Михайлович сначала навел справки о губернаторе, потом пощупал почву, потом подвел к губернатору пару человечков. Выяснилось – дело не безнадежное, но крайне рискованное. Ахтарского хана губернатор ненавидел: да и как же можно любить человека, который тебе налогов не платит, а вместо этого заводит, к примеру, свою милицию и дает ей сэкономленные в налогах деньги? Область в целом была угольная, дохлая, электорат в ней был протестный и губернатор соответствующий, и то, что вышеназванный протестный губернатор был избран во многом благодаря Извольскому, только добавляло сложностей в их отношениях. Трудно сказать, насколько губернатор был твердокаменным ленинцем, но одну большевистскую заповедь, изреченную Сталиным, он знал точно: «Благодарность – это такая собачья болезнь».

Проблема заключалась в том, что Москву и московские банки губернатор ненавидел еще больше, чем Извольского, и, что еще важнее, электорат полностью разделял ненависть губернатора.