– Государь, – сказал Нарай, – нельзя доверять этому человеку! Я, увы, доподлинно удостоверился, что в его доме живет мальчик, ростом и обликом напоминающий Минну! Андарз выдает мальчишку за раба, однако он наряжает его в платье Минны, отрядил своего лучшего секретаря для занятий с мальчиком, то прячет, то показывает гостям! Многие слышали, будто он творит с ним блуд! Если человек держит в доме отпрыска императорского дома, публично признаваясь в его убийстве, – зачем, как не затем, чтобы возвести его на трон вместо вас?
Государь Варназд молчал. Вдруг мелькнула мысль: «Вот и предлог казнить Андарза! Никто тогда не узнает…» Взглянул на Нарая: старик стоял, словно готовый слизнуть слова с государевых губ.
– Нарай, – сказал государь, – этого не может быть! Это я убил Минну… Случайно.
Старик в ужасе отпрянул, кляня себя за ошибку. И, не колеблясь ни мгновения:
– Ваша вечность! Но Андарз исподволь распространяет слухи о том, что этот мальчик – Минна! Следовательно, пользуясь вашим молчанием и виной, он намерен посадить на престол самозванца!
Глаза государя стали большие, как блюдца, от горя и тоски.
– Боже мой, зачем вы меня так мучаете! – воскликнул он. – Разве под силу одному человеку во всем этом разобраться!
Зарыдал и бросился вон из комнаты.
* * *
Многие из тех, кто знал Андарза в пору его юности, были поражены произошедшими в нем переменами. Андарз побледнел, осунулся: белая кожа его теперь напоминался пленку на молоке, и глаза пребывали вечно тусклыми, словно светильник, в котором невзначай повредили фитиль. Он настолько перестал следить за собой, что порой брался за перо, не вымыв руки.
Каждый день жизни был для него пыткой: мог ли он, переживший государыню Касию и министра Руша, думать, как будет терзать его сердце его воспитанник, государь Варназд?
Раньше Андарз больше думал о законах стихосложения, нежели о законах государства. В жизни своей он добивался славы, заботился о собственном благе и всегда смутно верил, что то, что хорошо для Андарза, неплохо для народа. Разве его война с Хабартой не принесла империи чести и выгоды?
Разве торговля с Осуей кому-то мешает?
Но, когда около ушей государя оказался господин Нарай, Андарзу было нечем возразить старому чиновнику, кроме колкостей и шуток. С ужасом и интересом Андарз стал искать рассуждений о том, почему действия Нарая гибельны для государства – и не находил их.
Как-то раз они беседовали с Наном, и молодой чиновник сказал:
– Боюсь, что из-за Нарая у государя исчезнет всякая власть.
Андарз удивился:
– Как это человек, который хочет собрать всю власть в руках государства, вдруг сделает государство слабым?
– Видите ли, – сказал Нан, – господин Нарай полагает, что власть – это что-то вроде постоянной суммы, и если в одном месте власть убавляется, то в другом она непременно возрастает. А между тем власть – это, скорее, способность общества достигать стоящих перед ним целей, и количество этой власти не постоянно, а возрастает при добровольном сотрудничестве всего общества. И если этого добровольного сотрудничества нет, то никакой власти в государстве тоже нет. Я за сильную власть, – закончил Нан, – а чем больше Нарай издает законов, тем меньше у государя власти.
Это рассуждение молодого чиновника, хотя и не столь оригинальное, вдруг поразило Андарза: он стал доверять судье Нану больше, чем то было позволительно.
И в самом деле: ведь Андарз знал, что чиновник – свой человек в управе Нарая и что указ о непризнании осуйского долга был написан молодым судьей Наном, – а все-таки находил утешение в беседах с этим человеком который ни возрастом, ни происхождением, ни характером так не походил на него, Андарза, и в нехороших гранитных глазах которого Андарзу было нетрудно уловить тот же огонь, что и в глазах Нарая, – огонь жажды власти в стремлении с жаждой государственного блага. В один из таких вечеров Андарз вынул и отдал Нану компрометирующие того бумаги. Сказал: «Вдруг под влиянием момента или под пытками мне захочется погубить вас? Возьмите это».
Андарз жил в отчаянии, как в черной комнате: только одна любовь к госпоже Линне поддерживала его, да еще временами нежность к сыну первой жены. Все чаще и чаще затворялся он в женских покоях, осыпал женщину дорогими подарками, дрожал от ее нахмуренных бровок: кто бы мог подумать, что в последние недели своей жизни государев наставник только и будет заботиться, что о дочке мелкого лесного чиновника, с которой он случайно переспал в лесу, застигнутый грозой!
Если бы не женщина, Андарз давно бы покончил с собой: но мысль о ее страданиях после его смерти была невыносима.
Впрочем, Андарз знал: даже если случится чудо, если государь прогонит Нарая, – между наставником и воспитанником больше никогда не будет тех отношений, какие царили между ними тогда, когда Андарз тайком приносил ему сладости, а молодой государь, смеясь, переписывал его стихи.
На следующий день после пира Шаваш играл в кабинете Андарза: императорский наставник был, видимо, рад, что варвары отпустили маленького раба, часто брал его в кабинет и на женскую половину. Многие слуги страшно завидовали Шавашу, но, так как он не ябедничал наверху и не задирал носа, эта прихоть Андарза пока сходила Шавашу с рук. Итак, Шаваш играл в кабинете, когда с докладом вошел секретарь Иммани. Шаваш поклонился и вышел из кабинета, но далеко не пошел, а, став за дверью, вытаращил глазок и стал смотреть в щелочку.
– В нижний двор прибыл посланец от государя, – доложил Иммани.
– Помогите мне одеться, Иммани, – приказал Андарз.
Андарз встал, и Иммани помог ему застегнуть верхний плащ, малинового цвета, с вышивкой, описание которой занимает в ткацком статуте шесть страниц. На поясе у Андарза висела связка ключей, и среди них – этакий серебряный ключик с агатовой головкой. Плащ зацепился за связку, Иммани завозился, оправляя ключи. Улучив момент, он вытащил из кармана кусочек мятной мастики и прижал его к серебряному ключу. Положил мастику в карман и заботливо разгладил плащ.
Шаваш, за дверью, все видел.
Андарз сошел вниз и принял, как подобает, императорское письмо, прибывшее в паланкине с четырьмя всадниками: в письме было пожелание увидеться.
Вот Андарз пошел переодеться для поездки во дворец, а что касается секретаря Иммани – тот направился в глубь сада. Шаваш последовал за ним. Секретарь зашел в свой флигель, но пробыл там недолго: вскоре он засеменил по дорожке к желтым воротам. На нем был серый кафтан и красные штаны, – одежда людей, не любящих выделяться. Под мышкой он нес свернутый непромокаемый плащ, сделанный из просмоленной травы.
В доме уже суетились: по верхней галерее несли парадное платье императорского наставника, и старший садовник, бешено бранясь, требовал три охапки лилий, которыми полагалось осыпать паланкин в начале официальной поездки.