Князь Ятун, бравший Ламассу, принес городских парламентеров в жертву храмовому знамени и поклялся не оставить в городе ни одной живой мангусты. Взял город и, потрясенный его красотой, приказал исполнить клятву буквально: мангуст – истребить, а больше ничего не трогать. В ойкумене мангуст не истребляли и здания не громили: все камни были аккуратно сняты и увезены в неизвестном направлении. Город лежал в траве, как гигантский хрящ вымершей небесной рыбы Суюнь, из разросшейся зелени выпирали позвонки фундаментов и ребра упавших колонн.
За рощей, выросшей на месте управы, вдруг обнаружилось нетронутое строение: двухэтажный каменный храм императора. Арфарра, скакавший впереди отряда, бросил поводья и спешился. Даттам дал знак остановиться.
Господин Даттам сел на солнце у входа в храм, вытащил из переметной сумы сафьяновую книжечку и стал считать. Слуга подал Арфарре корзинку с благовониями и жареным зерном, и советник Арфарра вошел в храм.
Ванвейлен пошел за ним.
На стенах храма шла городская жизнь: дома цеплялись друг за друга стрельчатыми арками и крытыми галереями, гигантская толщина стен терялась за лесом колонн, на которых зрели золотые яблоки и серебряные свитки, резные лестницы вели к управам и небесам, башенки снисходительно грозили правонарушителю пальцем, в цеховых садах бродили олени с золочеными рогами, ребра стен едва проступали сквозь эмаль, резьбу и чеканку, пестрые пелены статуй развивались по ветру.
Дома были разряжены, как женщины, скоморохи и бабочки, буквы выглядывали из акантовых завитков, слагаясь в нравоучения, и чиновники, в соответствии с требованиями самого строгого реализма, были вдвое выше простолюдинов.
Город был создан как образ мира, и поэтому обозрим чиновнику с башни, как богу. Плоские крыши расписаны – сверху по уставу, а снизу – по обычаю. И в городской управе, образе времени, было девять сторон по числу сторон света и десять дверей по числу месяцев.
Что-то осыпало Ванвейлена: это Арфарра бросил жареные зерна на каменный пол. Как всегда, было нельзя понять, молится он или исполняет обряд.
Ванвейлен вспомнил скрюченную, всю в камне Ламассу, ее окна, превратившиеся в бойницы, поглядел на стены и разозлился. «Не было этого города никогда», – подумал он. А было наверняка: буквы, выпавшие из нравоучений, ткани, украденные со статуй, были стражники, глядевшие, чтобы никто помимо них не крал бронзовых решеток и решеточек, и все, изображенное здесь, было не росписью, а припиской, отчетом богу и государству, составленным в прошедшем сослагательном.
Подошел Арфарра, тронул его за рукав. Глаза его лихорадочно блестели, и на лбу выступили крохотные капли крови.
– Нам пора, – сказал Арфарра, и прибавил пресным голосом: – Когда варварский полководец Зох вошел в Шемавер, он сказал: «Если в ойкумене таков земной город, то какой же должен быть Город Небесный?»
Ванвейлен несколько мгновений смотрел на расписных чиновников, улыбающихся в нишах, прежде чем вспомнил, что Небесным Городом в империи называют столицу.
– Это у вас вошло в привычку, – сказал Ванвейлен, в упор разглядывая чиновника, – разорить город и каяться потом?
* * *
Через милю поля оживились и зазеленели; дорога опять вышла к реке, делавшей в этом месте большой крюк; справа босоногие женщины цапали кукурузу, слева потянулись рисовые чеки, затопленные водой.
Отряд очень спешил; сорок вооруженных всадников во главе с Даттамом летели вдоль широкого тракта, по которому удобно перемещаться гонцам и войскам, четверо вооруженных молчаливых монаха ехали вокруг Бредшо, и столько же – вокруг Ванвейлена. У Ванвейлена оружия не было. За последние месяцы он привык, что на человека, не имеющего оружия, глядят, как на человека без штанов, и чувствовал себя без штанов.
Вскоре они нагнали небольшую процессию: на пыльной дороге отплясывал и вертелся человек в желтой рясе, за ним спешила сотня оборванцев, женщины, цапавшие кукурузу, при виде процессии сбегались к ней и бросали монаху лепешки; Даттам бросил дервишу золотой. Тот застыл на секунду, и на Ванвейлена глянули синие, совершенно сумасшедшие глаза.
Один из сопровождавших Ванвейлена монахов наклонился к нему и сказал, что в дервиша вселился бог по имени Ир, и что это древний праздник.
Ванвейлен пришпорил коня и поравнялся с Даттамом. Храмовый торговец скакал впереди отряда, в белом боевом кафтане, расшитом языками пламени и змеями, и над рыжими его волосами, оплетенными золотой сеткой, торчала рукоять тяжелого двуручного меча в виде пасти дракона, держащего в зубах кровавый рубин.
Лицо Даттама, с золотыми глазами и тяжелым, чуть обрюзгшим от вина подбородком, было мрачнее тучи; рука в белой боевой перчатке сжимала поводья коня. Ванвейлен представил себе, как двенадцать лет назад этот человек водил в атаку толпы восставших крестьян.
– Это часто? – спросил Ванвейлен, кивая на вертящегося монаха.
– О нет; раз в десять, а то и двадцать лет. Эти монахи живут в своих монастырях и ждут, пока появится Ир. Они утверждают, что Ир съедает монаха, а монах – Ира. Он обойдет всю провинцию, кто бы у них там кого не съел, а потом, через неделю, начнется праздник. Полагаю, что это редкий природный феномен, а впрочем, не знаю. Первый и последний раз я видел сына Ира во время нашего восстания; он напророчил мне поражение, но для этого не надо быть колдуном.
Даттам мрачно рассмеялся и закончил:
– Во всяком случае, колдовства в этом шамане не больше, чем в ваших, Ванвейлен, амулетах.
– И как получилось, что вы стали вождем восстания?
– Я был молод и глуп, – ответил Даттам, – все мы по молодости совершаем ошибки.
– И сколько же людей было убито из-за ошибок вашей молодости?
– Много. Вся провинция была опустошена. В Шемавере и Лиссе мы повесили всех, кого не съели.
– И вы надеялись победить?
Человек в белом кафтане, расшитом адским шелковым пламенем, расхохотался.
– По-вашему, я должен был надеяться проиграть?
– Крестьянские восстания не бывают успешными.
– Ошибаетесь, Клайд. Все великие династии империи рухнули в результате народных восстаний. Это у горцев знать носит меч у пояса, против них не очень-то восстанешь. А здесь, в империи, правящее сословие носит у пояса тушечницу, а не меч, а привычка к порядку и организации так въелась в плоть мира, что даже небо населено чиновниками, и даже самая малая разбойничья шайка обзаводится писцами и палачами. Или вы думаете, варвары триста лет назад завоевали империю просто так? Их позвали, чтобы справиться с повстанцами, а когда аломы победили, они сказали: «а зачем нам отдавать власть?»
Даттам помолчал.
– Все великие восстания начинались одинаково, – продолжал Даттам. – Их вожди клялись отменить «твое» и «мое», новый император приходил к власти и правил железной рукой, а потом императора сменял его сын, и внук, и в империи вновь заводились торговцы и частная собственность, – и так до следующего восстания.