— А что, капитана Шарпа нынче не будет к обеду?
— Будет, но до обеда еще далеко.
— В самом деле? А я что-то проголодался. — Губернатор встревоженно посмотрел на входную дверь своего кабинета. Сейчас в любой момент может появиться Констан и объявить, что капитан Олоннэ явился.
— Ты чем-то очень озабочен, отец?
Господин де Левассер умел, но не любил врать.
— Знаешь, Женевьева…
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
— Ненадолго.
Женевьева понимала, что ее отец является человеком, можно сказать, государственным и у него могут быть дела, о которых не должен знать никто, даже она, самый близкий ему человек. Женевьева встала и направилась к двери, через которую можно было попасть во внутренние покои дома.
Господин де Левассер уже вздохнул свободно, но она вдруг остановилась:
— А кого это вы ждете, папочка?
— Какое это имеет значение?
Гримаса болезненного подозрения исказила прекрасные черты девушки.
— Уж…
— Да, и тебе совершенно не следует с ним видеться. Поверь, поверь мне.
— Я верю вам всегда и во всем, но так уж и вы мне поверьте, что вам не следует его принимать. Что у вас может быть общего с этим омерзительным, кровавым насильником!
Губернатор вздохнул.
— Принимая его, вы унижаете и себя и меня. Если бы у меня была возможность, это развратное чудовище, это существо…
Противоположные двери кабинета бесшумно раскрылись.
На пороге стоял капитан Олоннэ.
Женевьева повернулась и вышла. Он все слышал, думала она. Что ж, тем лучше!
Господин де Левассер тоже был уверен, что обличительные слова его дочери дошли до слуха делового гостя. Что ж, тем лучше. Хотя губернатор и выглядел несколько смущенным, в глубине души он целиком и полностью был согласен со словами дочери. Слишком самоуверенному корсару не мешает знать, какого мнения держатся о нем порядочные люди. Ничего не нужно объяснять специально.
— Здравствуйте, господин де Левассер.
— Рад вас видеть, капитан.
Два церемонных полупоклона.
— Я принял вас…
— Хотя многие считают это опрометчивым поступком.
— Оставим это.
— Охотно.
Губернатор вернулся в свое кресло за письменным столом.
— Итак, к делу.
Олоннэ сел на стул с золоченой спинкой и положил ногу на ногу.
— Я буду краток. Некоторое время назад вы оказали мне честь, открыв свой план налета на Маракаибо.
Губернатор кивнул.
— Тогда, признаю, я совершил огромную глупость, отказавшись от вашего предложения; теперь бы я желал исправить свою ошибку. Вы понимаете меня ваше высокопревосходительство?
Горькая улыбка заиграла на губах господина де Левассера.
Он взял нож для разрезания бумаг и повертел в руках, посверкивая бриллиантами на его рукояти.
— Я понимаю, что оскорбил вас своим отказом тогда, но мне кажется, что есть дела, в которых можно переступить через обиды. Тем более что я приношу вам свои искренние извинения.
— Дело даже не в обидах. По крайней мере, в меньшей степени в них.
— А в чем же тогда? — В синих огнях под слившимися черными бровями загорелись холодные огни.
— Поздно, мой любезный друг.
— Поздно?!
— Да, — губернатор, не скрывая огорчения, кивнул, — у моего плана появился уже исполнитель.
— Кто же это? Впрочем, я догадываюсь. — Олоннэ саркастически улыбнулся. — Но он же…
— Болван? — спросил капитан Шарп, его облик как-то мгновенно утратил большую часть своих ярких красок.
— Болван, болван и еще раз болван! — решительно заявила Женевьева, с размаху швыряя свою книгу в виолончель. Этим движением она выразила недоверие сразу и музыкальному и письменному искусству.
— В чем же я болван? — Шарп выпучил глаза и огляделся, как бы действительно пытаясь выяснить «в чем».
— Да во всем! — был ему ответ.
Ирландец ощупал отвороты своего камзола, коснулся локонов, пожевал губами и заявил:
— У меня такое впечатление, что вы не рады меня видеть.
— Вы сверхъестественно догадливы.
Капитан осторожно приблизился к кушетке, на которой полулежала Женевьева, присел на краешек стула, восстановил положение виолончели. Она ответила ему жалобным, но благодарным дребезжанием своих струн.
— Могу ли я теперь считать, что отвергнут? — поинтересовался капитан. В глазах его был заметен самый настоящий испуг.
Женевьева пошарила рукой под кушеткой. Больше никакой книги под рукой не оказалось.
— Какие еще можно задавать вопросы после того, что вы от меня сейчас услышали, капитан?
— Вопросов как раз более чем достаточно. Одни только вопросы и остались.
— Ну вот, сами себе их задавайте и сами на них отвечайте.
— А вас уволить от этого?!
— Я уже говорила, что вы догадливы, не заставляйте меня повторять комплименты!
Капитан всерьез отнесся к предложению провести диалог с самим собой.
— Зачем вы завлекали меня? Чтобы посмеяться надо мной. Зачем ваш отец посвящал меня в свои планы? Чтобы сделать из меня болвана. Зачем…
Женевьева резко отвернулась к стене, послышались глухие рыдания.
Капитан Шарп осекся.
— Женевьева?! — осторожно позвал он.
— Уйдите, умоляю вас, уйдите! Разве вы не видите, что делаете мне больно!
Капитан встал, грудь его переполняли какие-то чувства, очень сильные и очень неопределенные.
— Женевьева, я только хочу сказать, что всегда… понимаете, всегда… я…
— Умоляю, уходите!
Кое-как поклонившись, ирландец удалился на подгибающихся от горя ногах.
Губернатор развел руками:
— Как бы то ни было, господин Олоннэ, мое, «нет» — окончательно. Признаюсь, я говорю эти слова с сожалением, но не сказать их не могу.
Капитан был заметно расстроен: поражения на этом фронте он не ждал.
— Мои сожаления, я думаю, превосходят ваши, но я, как и вы, дальнейшее обсуждение считаю излишним.
Оба встали.
— Я слышал о неприятностях, которые вас постигли, и если у вас…
Олоннэ неприступно улыбнулся:
— Оставим это.
— Как вам будет угодно.
Корсар поклонился и, придерживая шпагу, направился к выходу из кабинета.