Олоннэ всплеснул в отчаянии руками и сделал шаг навстречу Женевьеве. Она отступила.
— Как вы не понимаете: это была ловушка!
— Ловушка?
— Разумеется, разве вы не слышали рассказов о том, что произошло потом возле моего дома? Там собралась толпа. Спрашивается, кто ее привел? Заклинаю вас всеми святыми, взгляните на это дело объективно. Кто-то из ваших домочадцев или слуг проследил за вами и дал знать влиятельному недоброжелателю господина де Левассера, что его дочь находится в доме кровавого корсара, бывшего буканьера. Этот недоброжелатель не мог упустить подобный случай. Он собрал толпу остервенелых католиков и направил к моему дому. Этому человеку очень нужно было подорвать репутацию вашего отца, и это бы ему удалось, если бы я не повел себя так, как я себя повел. Понимаете? Спасая отца, я нанес рану дочери.
— Какое-то очень сложное объяснение.
— Зато единственное. Я был как в горячке, мне нужно было в считанные минуты придумать способ спасения. Только потом, когда все кончилось, я понял, как оскорбил вас.
— И не попытались объясниться!
— Я знал, что вы мне не поверите.
— Я и сейчас не склонна верить.
— Вот видите, а тогда, когда еще не затянулась рана обиды, на что я мог рассчитывать? Я решил уйти в море в надежде, что время остудит пламя вспыхнувшей ненависти. Но я ошибся. Я понял, что проиграл, что собственными руками сломал свою судьбу, истребил свое счастье. Я впал в отчаяние, и даже корсарское счастье отвернулось от меня.
— Что же вас заставило сегодня написать мне?
Олоннэ опустил голову. Он боялся, что даже в ночи хищный блеск синих глаз выдаст его.
— Я понял, что теряю вас. В городе так много говорили о вас и капитане Шарпе…
Женевьева улыбнулась, ей приятно было осознавать, что она все рассчитала верно, приятно было считать себя победительницей.
— И тогда я решил совершить последнюю попытку. Знаю, что шансов у меня нет, но я никогда бы себе не простил, если бы не попытался.
Снова в наступившей тишине зазвучали цикады.
Бледно-огненный край луны появился над «панцирем Черепахи», как еще называли Тортугу.
Легкий порыв ветра явился в ночной сад; испуганно зашелестела лавровишневая аллея.
— А если я соглашусь? — спросила Женевьева чужим от сумасшедшего волнения голосом.
Олоннэ поднял голову, но не открыл глаза.
— Что же вы молчите? Или вы опять начнете спасать репутацию моего отца?!
— Я переживаю мгновения счастья. Вряд ли когда-нибудь в жизни мне предстоит что-нибудь подобное.
— Так вы…
— Да, я предлагаю вам бежать со мной.
— Бежать?
— И прямо сейчас. Вас что-то смущает?
— Сказать по правде… Но зачем именно бежать, не лучше ли пойти к моему отцу и все ему рассказать?
— Этим мы все погубим.
— Откуда вы знаете?
— Я уже обращался к нему, он указал мне на дверь. Теперь, стоит вам заикнуться о нашей любви, он запрет вас на замок, а потом насильно выдаст замуж за ирландца.
— Папа никогда так со мной не поступит.
— Возможно, вы знаете своего отца лучше, чем я, но в любом случае — стоит ли рисковать? Когда вы будете у меня на корабле, ему некуда будет отступать, даже если бы он и захотел.
— У вас же нет корабля!
— До вчерашнего дня не было. Теперь есть. И называется он «Месть».
— Какое странное название!
— После того что испанские собаки сделали с экипажем моего прежнего корабля, это название самое уместное. Но я чувствую, Женевьева, вас что-то смущает.
— Н-нет, — с некоторым усилием сказала девушка.
— Тогда все просто. Сейчас вы вернетесь в дом, возьмете с собой самые необходимые вещи и с верной служанкой отправитесь в гавань. Вы легко найдете мой корабль, он стоит у основного пирса. Вас встретит мой слуга Роже.
— Я все поняла. Но мой отец… может быть, мне оставить ему записку?
Олоннэ на мгновение замялся:
— Очень короткую. Напишите, что просите у него прощения, и все. Никаких имен и прочего, вы меня понимаете?
Олоннэ подошел к девушке вплотную и осторожно взял за руки.
— Понимаю, — тихо ответила она.
Медленно наклонившись, капитан поцеловал дочь губернатора в теплые губы.
— А эта девушка…
— Какая девушка?
— Шика. Вы очень любили ее?
Олоннэ снова поцеловал Женевьеву.
— Я совсем ее не любил. Это она любила меня. В тот день я к ней даже не прикоснулся. Я предпочел ее убить, но не изменить своей любви.
Голова Женевьевы шла кругом, ее и пугало то, что говорил этот человек, и льстило ей. В состоянии легкой, приятной горячки она отправилась готовиться к побегу.
Приступ ярости у господина де Левассера уже прошел, унеся с собою все силы. Губернатор сидел в крайне неудобной позе в кресле и тупо смотрел перед собой. Он был без парика, без камзола, в расстегнутой рубахе и рассеянно теребил пальцами седую шерсть у себя на груди.
В таком состоянии застал его Олоннэ, войдя в кабинет. Губернатор неприязненно посмотрел на него, его горю не нужны были свидетели. К тому же он еще не решил, как себя вести в этой ситуации. Еще слишком свежи были в памяти унижения, пережитые им во время предыдущего — мнимого — бегства Женевьевы. Может быть, и сегодняшняя выходка — всего лишь шутка из того же разряда.
— Прошу прощения, ваше высокопревосходительство, что осмеливаюсь… — осторожно начал гость, предупредительно при этом кланяясь.
— Ну, раз осмелились, так продолжайте.
— Дело в том, что мне все известно.
— Что именно, черт побери!
— Что мадемуазель Женевьева и капитан Шарп…
— А откуда вам это известно?! Вас что, тоже известили письменно?!
— Вот по поводу источника я и пришел с вами поговорить. Если принять надлежащие меры, то наверняка удастся избежать ненужной огласки. Надо представить все не как бегство, а как заранее запланированную и согласованную с вами прогулку, вы меня понимаете?
— Вас-то я понимаю, я не понимаю Женевьеву, это меня и мучает больше всего. Я и так был согласен на этот брак. Раз у них все так славно складывается — пусть! Но зачем было убегать?!
Олоннэ пожал плечами:
— Может быть, она все же боялась, что вы ей откажете.
— Но ведь она могла со мной поговорить, а она мне не сказала ни слова! Она не знала, что я не против, но могла бы спросить.