— Но пусть даже и сукин сын, но все же француз. По-моему, встретить среди этих дикарей с красными рожами и квадратными мозгами и испанских собак влиятельного француза — большая удача. Ведь он влиятельный здесь человек?
Олоннэ глубоко зевнул.
— Настолько влиятельный, что если бы захотел нас вздернуть, это желание было бы выполнено немедленно.
Ибервиль открыл свою флягу, перевернул над своим открытым ртом.
— Сухо.
Беттега выразительно облизнулся.
Олоннэ приоткрыл веки и сказал:
— Да, неплохо было бы чего-нибудь поесть. Да и решить, что мы будем делать дальше, — тоже.
— Сначала доберемся до Сан-Педро… — начал Ибервиль.
— И там нас поджарят на медленном огне вернувшиеся из леса горожане, — закончил капитан.
— Обязательно поджарят, — вздохнул Беттега, ощупывая обмотанное грязными тряпками предплечье.
— Все равно нужно пробираться именно к берегу, может быть, корабли нас еще ждут.
— Маловероятно, — снова зевнул Олоннэ, — слух о разгроме нашей армии уже распространился по округе. Проверять этот слух наши люди не станут. В этом я уверен.
— Почему?
— Потому, Ибервиль, что наши люди тоже сукины дети. Не такие, как мой брат, в своем роде, но тоже.
— Ну, я не знаю… — начал было какую-то тираду Ибервиль, но капитан опередил его:
— Но как бы там ни было, пробираться к берегу надо. Нет другого выхода. Я очень-очень не люблю положений, из которых есть только один выход… но будем рассчитывать на то, что нам повезет.
Так они и поступили. Отдохнув каких-нибудь полчаса, корсары двинулись сквозь джунгли. Впереди шел капитан Олоннэ, шел, слегка прихрамывая — давала себя знать подвернутая во время форсирования рва нога. За ним плелся, покачиваясь, Ибервиль. Он ничего не повредил себе во время бегства, просто навалилась усталость, а, как известно, именно она является самым тяжелым грузом. Замыкал шествие к побережью Беттега, он нянчил на ходу свою несчастную руку и поглядывал по сторонам. Он не забыл о своей телохранительской роли, хотя блеск его черных глаз говорил о том, что у него начинается жар. Причиной тому была, разумеется, рана на руке. Во влажном тропическом климате проникшая в нее вместе с острием стрелы зараза вызвала нагноение и оказала на могучий организм корсиканца свое губительное воздействие.
Передвигались очень медленно, и не только потому, что чувствовали себя отвратительно, но и потому, что джунгли Центральной Америки как будто специально задуманы для того, чтобы мешать передвижению по ним. Под ноги лезли бесчисленные извивающиеся корни, стволы погибших деревьев. Держали наготове свои пасти засыпанные опавшей листвой ямы. Сучья, сучочки и сучищи хватали за остатки одежды и за воспаленную кожу, сверху сыпались насекомые, радуясь возможности порыться в волосах путешественников. Орали над головами птицы, названия которым на европейских языках еще не было. А змеи? Змеи больше всего занимали воображение Олоннэ. Накануне, лежа в келье, уготованной ему нелюбимым братом, он вспомнил эпизод своего детства. Наверное, причиной подобных воспоминаний стало действие зелья, которым его опоили днем раньше. Оно что-то сдвинуло в сознании капитана. А вспомнил он о том, как на осенней ярмарке старая отвратительная цыганка нагадала ему, что умрет он от укуса змеи.
Почему ему вспомнилось об этом только сейчас? Только ли индейское зелье тому виной?
Олоннэ все время сжимал в руках кинжал. Ибервиль спросил его, зачем он это делает, чьего нападения ждет? Но Олоннэ ему не ответил.
Только когда кончились густые заросли и они вышли на большую красноземную пустошь, поросшую редко стоящими кактусами, он спрятал кинжал за пояс.
— Черт бы подрал эту старую ведьму.
— О чем ты? — спросил все более качающийся из стороны в сторону Ибервиль.
— Цыганка.
— Какая еще цыганка?
— Потом расскажу.
Во время сиесты, если их времяпрепровождение можно было так назвать, они лежали на берегу ручья.
— Любопытно было бы узнать, можно ли из него пить воду, — сказал Олоннэ, наклонившись над тихим, кристально прозрачным потоком.
— Ты сам прирезал лучшего специалиста по этой части.
— По-моему, он нас просто дурачил, чтобы набить себе цену.
— Он дурачил нас не только по поводу воды.
— Ты напоминаешь мне о засаде, Ибервиль?
— Не для того, чтобы тебя задеть.
— Не-ет, дружище, что-то такое звучит в твоем голосе. Договаривай.
Олоннэ опустил лицо в воду и то, что сказал ему лучший друг, выслушал именно в таком положении.
— Хоть сейчас-то ты можешь мне объяснить, какого дьявола мы все потащились по этим треклятым джунглям? У меня такое впечатление, что ты нашел то, что искал. Но счастья тебе это особого не принесло, как и тем трем сотням ребят, что остались валяться на дне этой Горловины.
Олоннэ резко поднял голову из ручья и повернул к Ибервилю свое мокрое лицо:
— Ты всерьез беспокоишься об этих тварях, которые шли за мной только потому, что рассчитывали заработать, пользуясь моей удачливостью, и готовых в любую минуту предать, когда удача отворачивалась от меня? Они получили то, что заслужили. Может быть, чуточку раньше, чем рассчитывали, но это уж случилось по распоряжению судьбы.
— Ты зря распинался так долго. Мне, так же как и тебе, в сущности, наплевать, как закончили жизнь люди, которые сами эту свою жизнь ни в грош не ставили. Я о другом тебя спрашивал.
Олоннэ снова потянуло к воде.
Утолив жажду, он вытер лицо грязными руками.
— А, черт с ним, расскажу.
Беттега, лежавший без движения неподалеку, приподнялся на локте здоровой руки. Значит, и до этого слушал внимательно. Олоннэ бросил в его сторону насмешливый взгляд.
— Все, что произошло, произошло, как ни дико это для вас прозвучит, из-за бабы.
— Из-за какой такой бабы?
— По имени Люсиль. Моей возлюбленной. Жены моего брата. Я полюбил ее еще во Франции.
Ибервиль почесал огромной пятерней мокрую щетинистую щеку.
— Жены того брата, от которого мы сбежали?
— Нет, — улыбнулся Олоннэ, ему начал нравиться этот разговор.
— У тебя было несколько братьев, да?
— Вот теперь ты меня понял правильно. У моего старшего брата Ксавье была жена. Была ли она красавицей, я не знаю. Не в этом дело, а в том, что я почему-то в нее зверски влюбился.
— А Ксавье?
— Его убили.
— Ты?
— Нет, тот брат, от которого мы сбежали. Он спас меня, потому что я украл Люсиль. Меня схватили. Дидье помог мне, причем очень решительно. Он убил Ксавье.