– «Сплетник». Не расстраивайся, выкручиваемся как можем, – затараторил пиаршик, – надеюсь, сейчас волна уляжется. Ты только попроси своего мента больше не ставить нас в кретинское положение…
В ухо понеслись гудки. Ладно, с этим разберемся чуть позже.
– Скажите, Инга, есть ли, кроме вас, на свете человек, который желал бы Любе смерти?
– Что значит «кроме вас»? – возмутилась женщина. – Между прочим…
Я схватила ее за плечо.
– Не знаю почему, но я верю вам. Люба ушла на тот свет без вашей помощи.
– Спасибо, – ехидно улыбнулась Инга, – очень тронута столь быстрой и радикальной переменой в ваших взглядах.
Но мне было не до ее ерничания.
– Только что вы сказали, что считали Любашу своей сестрой.
– Да, это так, – кивнула Инга.
– Неужели не хотите, чтобы убийца был наказан!
– Поймите, – усталым голосом откликнулась Горская, – Любаня никому не причинила зла. Милый, слегка взбалмошный человечек Она и этой оздоровительной системой, сгубившей ее, увлеклась вполне искренне. Люба была большим ребенком. Видит яркую игрушку – хватает, не дают – начинает топать ногами и валиться на пол в истерике. Чуть подержит в руках и бросит – надоело, подавай новую. Но в ней абсолютно отсутствовали сволочизм и вредность. Любочка легко давала в долг, не подличала, не уводила чужих мужей. Никаких постыдных тайн в ее биографии не существовало. За что ее было убивать?
Я пожала плечами.
– И тем не менее я сердцем чувствую: смерть Боярской не случайна. Кстати, вот странность: скончалась Вика Виноградова.
– Это кто такая? – изумилась Инга.
– Вы не знаете? Подруга Любы, похоже, близкая.
– Такой не было. Впрочем… Инга на секунду задумалась.
– Да, припоминаю, Вика… Понимаете, я ведь уже говорила, что Любочка была излишне увлекающейся натурой. В последний год она открыла для себя Интернет. Лично мне представляется очень глупым сидеть одной, в душной комнате и общаться незнамо с кем посредством гибрида телевизора с пишущей машинкой. По мне, так лучше в кино сходить или в театр. Но Любаня пребывала в восторге. Все время рассказывала о людях с дикими кличками, вываливая на меня совершенно неинтересную информацию. Некая Дыня поступает в аспирантуру, у Джун заболел хомяк, а Комок подцепил на отдыхе гонорею Вы когда-нибудь слышали что-нибудь более идиотское? Да, сейчас припоминаю, Вика из этих. Причем, похоже, из более-менее нормальных, во всяком случае, она обреталась в Интернете под своим именем. Вроде она переводчица! Да, точно, теперь я окончательно вспомнила! Я приходила к Любаше на Восьмое марта, Мария Григорьевна стала в очередной раз упрекать дочь, что та занялась бизнесом, да еще таким стыдным, и бросила фразу:
– Вокруг тебя полно замечательных друзей. Вот Вика, твоя новая подружка из Интернета, тоже переводчица, а получила приглашение съездить в Лондон, поработать.
Я заинтересовалась и спросила:
– Вы знаете эту Вику?
– Нет, – ответила Мария Григорьевна, – никогда в глаза ее не видела, но Люба очень часто о ней рассказывала, похоже, Вика приятный человек.
Я молча смотрела в пол. Да, получается, что Вика была в последнее время более близка Любе, чем Инга. Ведь ей, а не Горской адресовалось письмо, в котором Люба писала: «Меня убивают, только не понимаю как».
– У Любочки не было не то что врагов, – бубнила Инга, – даже недоброжелателей. Хотя.., подожди, есть одна особа.., но это просто невозможно!
– Кто? – накинулась я на Ингу. – Говорите скорей.
– Мать Игоря, свекровь Любы, – пояснила Горская. – Она на его похоронах такой скандал устроила. Ткнула пальцем в невестку и как заорет: «Ты его убила, ты!» Стала кидаться на вдову. Еле-еле оттащили.
– Ну, похороны – дело нервное, – протянула я, – возможно, потом жалела, что скандал устроила.
– А вот и нет, – возразила Инга. – Она после всего пару раз звонила Любе, говорила гадости. В середине мая я встретила ее в магазине, подошла, поздоровалась и спросила:
«Вы знаете, что Любочка умерла?»
В глазах пожилой женщины мелькнула радость, и она заявила:
«Так и должно было случиться. Бог все видит и ничего не прощает! Надеюсь, она попала прямиком в ад».
– У вас есть ее координаты?
Инга открыла стол, вытащила записную книжку.
– Пишите. Фаина Семеновна Чижик. Фамилия у нее такая дурацкая. Собственно говоря, Люба ей всегда не нравилась, но открытую форму война приняла, когда Любаша отказалась менять свою фамилию на Чижик. Ну не хотелось ей, чтобы люди потешались. Фаина Семеновна дико обозлилась, она-то считает, что фамилия уникальна. В общем, бред, нормальному человеку в голову не придет конфликтовать по такому поводу.
Я встала.
– Спасибо. Да, еще последний вопрос: среди ваших знакомых нет ли тетки по имени Анна Петровна?
– Вроде нет, – ответила Инга.
– Если вспомните, позвоните мне, – попросила я и ушла. Добежав до метро, я первым делом купила газету «Сплетник» и стала перелистывать страницы. Что же тут вывело Федора из себя? Нужная информация нашлась в конце. В середине полосы красовалось цветное, яркое фото. Женщина с оскаленными зубами, одетая в белую прозрачную блузку, из-под которой вульгарно просвечивает черный лифчик, стоит около кажущегося огромным Олега. Фотограф выбрал немного странный ракурс. Я выглядела тщедушной, коротконогой и скрюченной Куприн, напротив, смотрелся угрожающе. На его лице застыла мрачная, даже угрюмая гримаса, а мою физиомордию украшала заискивающая улыбочка второгодницы, в очередной раз получившей кол по чтению.
Внизу краснела набранная афишным шрифтом подпись:
"Скандал недели. Майор Олег Куприн заявляет нашему корреспонденту: «Я арестовывал в свое время Арину Виолову».
В целом картина сильно смахивала на агитплакаты тридцатых годов. Рисовали художники в то время этакие настенные украшения с угрожающими названиями: «Сотрудник НКВД давит гадину» или «Чекисты ночами не спят, от предателей нас избавить хотят». Как-то раз мне, мывшей в 80-х полы в одном столичном НИИ, попался в самом дальнем углу местной библиотеки тоненький песенник, выпущенный в 1938 году. Я заинтересовалась и перелистала пожелтевшие странички. Открывалась книжонка «Гимном НКВД». Были в нем потрясающие строки: