Белосельцев не дослушал, шагнул навстречу Марине. Он шла к нему, глядя себе под ноги, и улыбалась, зная, что он ее видит и ждет. И снова он испытал ощущение счастья, затмившее металлическое жужжание неба, рокот отъезжавшего «бэтээра».
– Будем завтракать, – сказала она, показывая целлофановый пакет, в котором оказались бутерброды и термос с горячим кофе. – Пойдем на наш многоуважаемый диван.
Они завтракали в гостиной за огромным пустым столом, где обычно проходили дипломатические приемы и встречи. Его умиляло, как она ухаживает за ним, наливает в жестяную крышку термоса горячий кофе.
– Ты уедешь сейчас? – спрашивала она, и его радовало то, что она не хочет его отпускать. – Ты поедешь за своими журналистскими репортажами? Но там же опасно! Ты не можешь не ехать?
– Я буду осторожен. Скоро вернусь. Привезу вино, фрукты. Вечером усядемся на наш многоуважаемый диван и устроим пир горой. А завтра, я не забыл, твой день рождения. Справим его в отеле.
– Мне так не хочется, чтобы ты уезжал! – и видя, что она огорчается, растроганный ее огорчением, он обнял ее, поцеловал в закрытые глаза, в мягкие губы, в чудное утреннее лицо.
Он должен был посетить военную комендатуру Кабула, управление безопасности, выяснить истинную ситуацию в городе. Завел машину, выезжая из посольства, видел, как закрываются за ним чугунные ворота и она смотрит вслед.
В военной комендатуре он разговаривал с нетерпеливым, порывавшимся вскочить и ехать полковником, в котором минувшая бессонная ночь все еще трещала телефонами, шипела рациями, окриками патрулей, автоматными пунктирными трассами, будто он, комендант, ухватил оголенную жилу, и она все еще посылала в него свои удары и вспышки.
– Если вам угодно знать, как проходил мятеж, поезжайте на хлебзавод. Его пытались громить, ворвались в цеха, хотели лишить Кабул хлеба, – полковник старался быть вежливым, но вежливость его была язвительно-злой. – Если вам угодно узнать, чего хотели бандиты, поезжайте на электростанцию, они пробовали ее захватить. Если вам угодно понять, чего они добивались, поезжайте к хранилищу пресной воды, они уже заложили туда взрывчатку.
Белосельцев чувствовал его нетерпение, направленное против него раздражение.
– Скажите, в какой степени были вовлечены во вчерашнее советские подразделения?
– Если вам угодно узнать, поезжайте к своим частям, – он снова дернулся, посмотрел в окно. – Они хотели вас спровоцировать, хотели послать мусульман под ваши танки. Хотели, чтобы советские солдаты врывались в мечети. Вот что они хотели увидеть. Ваши люди, если вам угодно узнать, оставались хладнокровными. Советские автоматы стреляли один-два раза. Мы все сделали сами.
– Я предвижу сообщения западной прессы о расправах, учиненных русскими над мирным населением Кабула.
– Если вам угодно узнать, мы, афганцы, народ темпераментный, и иных офицеров приходилось жестко удерживать, чтобы технику в ход не пускали. У одного полковника, командира полка, бандиты убили жену. Когда он об этом узнал, он выкатил танки в Старый город и пустил на дома хазарейцев. На время его отстранили от командования. Вряд ли его теперь оставят в Кабуле. Отправят на фронт в провинцию. А теперь извините. Если вам угодны подробности, вечером я буду свободней! – забывая о Белосельцеве, он вскочил, крикнул кому-то. На его окрик появились два автоматчика, и они нырнули в отъезжавшую машину.
Город был пуст и глух, как заколоченный ящик. Дуканы, как ракушки, захлопнули свои двери и ставни. Повсюду виднелись замки, стальные щеколды, железные жалюзи. Светило яркое солнце, но город был слеп, пялил жестяные бельма. На перекрестках, на набережной, у банков, министерств и мечетей стояли транспортеры и танки, шагали патрули автоматчиков. Белосельцев, управляя машиной, то и дело натыкался на горы зеленой брони, чувствовал, как скользят по его машине дула пулеметов и пушек. Казалось, город был не просто забит, а окован железом, помещен в аккуратно запаянный цинковый гроб. Иногда возникал запах холодной гари. Белосельцев искал глазами и тут же находил обугленный, разрушенный выстрелами дом, осевший на обода окисленно-красный грузовик. Проехал место, где вчера лежали трупы. Их убрали, но там, где лежал солдат, все еще темнело пятно. Белосельцев медленно его объехал.
У здания ХАДа ему преградили путь автоматчики, наставив стволы в стекло. Пришлось звонить из караульной к Нимату. Тот по телефону что-то втолковывал офицеру охраны, офицер неохотно и хмуро позволил проехать.
Во внутреннем дворе стоял серебристый «мерседес». Здороваясь с Ниматом, Белосельцев в коридоре увидел охрану, – в наглаженных брюках, в белоснежных рубахах, с пестрыми галстуками.
– Я должен тебя ненадолго покинуть, – извинялся Нимат. – Приехал министр Наджиб. Он меня вызвал.
– Скажи министру, я прошу уделить мне несколько минут.
– Скажу, – согласился Нимат.
Белосельцев сел у дверей, обмениваясь с охраной улыбками. Недолго оставался один.
– Войди, – пригласил его скоро Нимат.
Министр Наджиб, плотный, большой, с черно-синими сросшимися бровями, с властным, неукротимым лицом, выглядел утомленным, суровым, и казалось, на его лбу, жилистых руках, черном пиджаке лежит едва заметная окалина сгоревших грузовиков, пороховая гарь ружейных стволов. Он устало пил чай, то и дело подносил к черным усам цветную пиалку. Белосельцев, отказавшись от чая и засахаренных сладостей, слушал министра, делая пометки в блокнот.
– Главная цель мятежа, как теперь нам видится, состояла в том, чтобы армия перешла на сторону путчистов. Тогда, объединившись с армией, они могли добиться крупного кровопролития. Но эта цель, мы можем твердо сказать, не была достигнута. Армия, как и прежде, остается верной правительству. Не было ни единого случая перехода военных на сторону путча. В критических случаях, в ответ на стрельбу снайперов, на броски гранат и бутылок с зажигательной смесью, армия открывала огонь…
Белосельцев вспоминал вчерашнюю толпу. Словно из глубинной тины всплыло на поверхность непомерное жирное тулово с огнедышащей пастью. Шевельнуло плавниками и кольцами, провернуло в орбитах глазищами и снова ушло на дно, оставив буруны и грязную пену. Белосельцев успел разглядеть лишь надводную часть. Теперь это чудище лежало на дне, живое, шевелящееся, и танки на перекрестках караулили его, не давали всплыть. Он старался понять, каково оно было. Какова его анатомия. Какова анатомия путча.
– Мятежники выступали под мусульманскими лозунгами, под мусульманским флагом, – продолжал министр Наджиб, выпивая чашечку и тут же доливая горячий чай. – Мятежу явно хотели придать характер некоей исламской революции. Однако даже сейчас, при самом беглом анализе данных, а они продолжают к нам поступать, видно – никакого стихийного мусульманского бунта не было. Была тщательно спланированная и умело осуществленная подрывная акция, которую готовили за пределами Афганистана. В центре ее стояли такие агенты, как американец Дженсон Ли, француз Андре Виньяр. Последний арестован, находится в Пули-Чархи. Первому удалось ускользнуть, поиски его продолжаются…