Московская средняя школа, с нелепыми черными партами, ужасающими портретами Пушкина, Горького, Маяковского. Скромный еврейский мальчик Мак в бархатном костюмчике, с трогательным бантом на худенькой шее, сидит за партой и рисует на белом листе бумаги. В то время, как его одноклассники курят и хулиганят в туалетах, пишут на стенах непристойности, хватают за грудь рано созревших девиц, поют под гитару дурацкие туристические песни, мечтатель Мак, презирая турпоходы и уроки военной подготовки, грезит о «Городе счастья». Там все любят друг друга, дома напоминают «летающие тарелки», в райских вольерах соседствуют волки и антилопы, бизоны и львы, дети северных народов ханты и манси учатся читать по книге Шалом Алейхема. Эти мечты Мак воплощает в рисунках, где синим карандашом изображает сказочные города. Эти образы, подобно грезам, возникают на огромных экранах, — выдумка Михаила Шемякина. Внезапно появляются марширующие шеренги, — то ли нацисты, то ли войска НКВД. Ужасны ряды марширующих чернорубашечников. Зловещи их выкрики «Уа-ау» Звучит «Хорст Вессель», и «Вместо сердца пламенный мотор», в аранжировке Элтона Джона. Боевики набрасываются на Мака, жестоко избивают, разрывают рисунки с дивными голубыми городами, которые, как перья убитой синей птицы, реют в безвоздушном пространстве.
Первое действие вызвало восторг зрителей. Рукоплескали, обменивались восторженным шепотом. Известный композитор Журбин, пытавшийся поставить на Бродвее свои антисоветские мюзиклы, не выдержал и закричал: «Брависсимо!». Арт-критик по прозвищу «Танкист», пытавшийся покончить собой и чудом избежавший смерти, в черном мундире, с рукой на перевязи, не удержался при звуках «Хорста Веселя», вскочил и выбросил руку вперед.
Стрижайло направлял бинокль не на сцену, где танцевали, пели, скользили в разноцветных лучах, а на ложу, где находился Маковский. Тот оставался встревоженным, бледным, но казалось, воспоминания нежной юности, целомудренные мечтания и несправедливо перенесенные обиды отвлекли его от горькой реальности. Страхи постепенно уступали место элегическим переживаниям. И это радовало Стрижайло. Ибо он, а не сладострастный Виктюк, был истинным режиссером спектакля. И действие этого спектакля переносилось со сцены в зрительный зал, в золоченую ложу Маковского.
Второе действие переносило зрителей в комсомольский лагерь на берегу Черного моря, — серебристо-шелковая ткань использовалась Шемякиным для изображения морского разлива. Нудистские комсомольские пляжи позволяли режиссеру Виктюку воссоздать сцены однополой любви. Под музыку латиноамериканской песни «Голубка» в интерпретации Элтона Джона юноша Мак знакомится с прекрасной аргентинской девушкой Глюкос, племянницей Че Гевары. Она танцует румбу, развевая перед лицом восхищенного юноши кружевное платье, изящно сконструированное эротоманом Юдашкиным. Молодые люди влюбляются друг в друга, целомудренно и возвышенно, что великолепно, через символику воздушных поцелуев, воссоздано Виктюком. Вместе они хотят посвятить жизнь избавлению человечества от бедности, несправедливости, смертельных болезней. Мак рассказывает Глюкос о своих «голубых городах». Из сырого песка они возводят на морском берегу фантастические башни, великолепные дворцы, лучезарные храмы. Он целует ее, она отдается ему среди этих райских «городов любви». Зарифмованные Вознесенским эротические стоны звучат как: «Эу-эу» и «Ой-ой». Внезапно налетает буря. Голубая шелковистая ткань становится черной. Чудовищная морская волна падает на песчаный город, уносит Глюкос. Та бьется в чернильных складках материи, беспомощно зовет. Мак кидается в пучину, хочет спасти любимую девушку. Но она, увы, утонула. Он выносит ее из моря, кладет бездыханное прекрасное тело там, где еще недавно был их «райский город». Мак исполняет «Песнь вечной разлуки», похожий на одинокого лебедя, потерявшего ненаглядную подругу.
Эффект второго действия был ошеломляющим. Публика плакала, рукоплескала и снова плакала. Дамы в соболях отирали слезы серебристым мехом. Мужчины не отрывали бинокли от глаз, чтобы не были заметны их скупые слезы. Литературный критик Немзер, обычно осуждавший явления модерна, на этот раз в рукоплесканиях разбил себе в кровь ладони. Другой литературный критик Баасинский, член иракской партии БААС, нашедший, после крушения Саддама Хусейна, прибежище в России, не находил слов и только молитвенно выкрикивал: «Аллах Акбар». Стрижайло не отрывал глаз от Маковского. Олигарх почти избавился от первоначальных неуверенности и тревоги. Правдивая история его любви к аргентинской красавице вернула ему ощущение таинственной и бесконечной жизни, в которой ему была дарована любовь, нефть и высший пост в Государстве Российском. Он окреп телом, гемоглобин вернулся в его властное лицо, рыжий ястребиный глаз озирал театр, словно присматривался, в кого из декольтированных дам можно было вцепиться когтями и унести в лесное гнездо.
Действие третье — Мак понимает, что «Город счастья» можно построить только кропотливым трудом. Фантазия художника Шемякина воссоздает в декорациях «мировую деревню» — образ философа Маркузе, — где русские избы перемешаны с небоскребами Манхеттена, а раввины Нью-Йорка водят хороводы с русскими девками в рощах Рязани. В память о безвременно ушедшей возлюбленной Мак открывает кооператив «Глюкос», с помощью которого устанавливает в избах русских крестьян тайваньские компьютеры, связывая вологодскую и костромскую глухомань с мировой цивилизацией. Звучит оркестровка Элтона Джона на мотив «Во поле березонька стояла…». Виктюк и здесь умудряется засунуть «нечто» туда, куда не положено. Рязанский пастушек, став добычей дюжего раввина, исполняет короткий стих Вознесенского: «Уы-уы». Но этот созидательный процесс прерывает путч ГКЧП, во время которого танки маршала Язова давят ветхие избы и хрупкие компьютеры. Дым танковых двигателей летит прямо в зал, заставляя падать в обморок пугливых дам. Кутюрье Юдашкин наряжает солдат-путчистов в плащи из вороньих перьев и шлемы с жестокими черными клювами. Исполняется «танец маленьких воронят». Элтон Джон удачно интерпретирует трагическую песню: «Черный ворон, что ты вьешься…» Мак, оказавшись в центре путча, спасает Президента Ельцина, за которым гонятся жестокие чекисты. Мак помещает Президента в багажник своего старенького «форда» и вывозит из окружения под носом «гэкачепистских» ищеек. Благодарный Ельцин, вылезая из багажника с бутылкой «Рэд лейбл», целует Мака, дарит нефтяные поля Сибири и назначает своим тайным преемником, о чем и говорит со знаменитого танка. Модельер Юдашкин набрасывает на плечи Ельцина тогу римского императора, надевает на голову золотой венец цезаря. Исторический танк, по замыслу художника Шемякина, расписан голубыми фиалками.
Зрители, как один встали. Рукоплескали герою «либеральной революции» Маковскому, который, смущаясь, приподнялся в ложе и скромно поклонился. Несколько дам из партера сорвали с себя бриллиантовые украшения, метнули своему кумиру, и тот ловко подхватил блистающие подарки. Критик Архангельский, видом помор, с окладистой русой бородой, в косоворотке, не избавившись от родового «оканья», прилюдно крестился, повторяя: «Слава Тебе Господи, вернулась-таки на Русь большая литература и музыка.» Другой критик Валентин Курбатов, тайно, вместе с монахом Зеноном, перешедший в католичество, тихо переглядывался с послом Ватикана, викарием и членом ордена иезуитов. Стрижайло испытывал знакомое сладостное предвкушение, сладострастное томление. Населявшие его демоны уселись вряд на длинном насесте, выставив внимательные мохнатые мордочки, нацелили немигающие круглые глазки, терпеливо следили за ходом спектакля, как если бы не знали его финал. Демоническое томление, вернувшееся к Стрижайло, заслонило недавние страхи, угрызения совести, мучительное сознание того, что через него, Стрижайло, в мире действует зло. Зло, облеченное в ризы великого искусства, становилось красотой. Той активной, спасающей силой, которая побудила министра МЧС Шойгу однажды, во время разрушения аквапарка «Трансвааль», когда на морозе бежали обнаженные девушки, воскликнуть: «Красота спасет мир».