Стрижайло, выглядывая из ванной, любовался этим целомудренным раздеванием. Испытывал не сладострастие, а освобождение и очищение. Темная энергия Ада отступала, вытесняемая прелестной грацией и обворожительной женственностью. Ему стало вольнее дышать, — бархатистые «летуны», перепончатые «ушаны», вампирические духи отваливались один за другим от его шеи, переставали мучить. Кровь, очищенная от ядов, стала полнее поступать в мозг. Ему показалось, что стало светлее, вода из крана стала серебристей, зеркало полыхнуло радугой, и две женщины в его спальной, распустив по плечам иссиня-черные и ярко-золотые волосы, стояли, окруженные сиянием.
Они осматривали одна другую изумленно, с восхищением, словно впервые увидали себе подобную. Не веря в чудо встречи, осторожно и нежно прикасались друг к другу, желая убедиться, что это не мираж, не плод восхищенного воображения. Ощупывали груди, сравнивали смуглые продолговатые формы одной с млечно-розовыми и округлыми — у другой. Приподымали грудь на ладони, приглашая полюбоваться. Блондинка не выдержала, поцеловала коричневый, с фиолетовым отливом экзотический плод, который ей предлагали. Брюнетка скользящей ладонью провела по животу подруги, касаясь золотистой полоски меха, словно приласкала пушистого зверька, притаившегося внизу живота.
Стрижайло созерцал этот волшебный, совершаемый для него обряд, которым усмирялись «духи Ада», стирались в душе ужасающие фрески, адские наскальные рисунки, магические заклинания, где пророчилась его погибель. Исчезло мутное, как плесень, изображение Букингемского дворца с мрачными евнухами Йоркшира, — улетело в туманы Атлантики, паря над водами и пугая сбившихся с пути моряков.
Блондинка опустилась на ковер, гибко выгибая спину, забрасывая на плечи желто-сияющие волосы. Была видна ее шея, мягкий подбородок, приоткрытые губы. Груди, как розовые шары, колыхались, упиравшиеся в ковер колени мягко скользили, ноги с полными икрами и узкими стопами попеременно поднимались, как если бы она нежилась в теплом приливе. Темноволосая подруга опустилась рядом, гладила ей спину, покрывала поцелуями всю длинную гибкую ложбинку, поддерживала смуглой ладонью розово-белую грудь. Приникла к ее бедрам, рассыпав черные стеклянные волосы, и два их тела, смуглое и млечное, скользили рядом, будто играли и ласкались два морских существа, окруженные сиянием.
Адская пещера, наполненная видениями, пустела и очищалась, словно в нее проникал дневной свет, изгонял наваждения ночи. Сгинули сцены шекспировских спектаклей Ковент-Гардена, — ополоумевший Бирнамский лес, идущий на Дунсинан, мерзкие кикиморы, похожие на болотные пузыри, землекопы, достающие из канализационной трубы череп королевского шута. Призраки больного воображения не выдерживали встречи с восхитительной красотой шаловливых женщин, подтверждающих правило, что малым грехом может быть осилен и искуплен грех тяжкий.
Красавицы были неистощимы на затеи. Блондинка легла на спину, разведя колени, открывая мирозданию свои восхитительные прелести, на страже которых находилась маленькая золотистая белка. Брюнетка наклонилась, прильнула животом, на котором пригрелся темный изящный соболь. Два пушистых зверька, золотистый и черный, играли, гонялись один за другим, сворачивались в гибкие завитки, обнимались. На миг замирали и вновь начинали свои неуемные шалости, от которых Стрижайло становилось весело, как в детстве, когда во дворе он наблюдал игры котят.
То черный зверек одолевал золотистого, то верх брал ярко-огненный. Это символизировало смену ночи и дня, круговращение природных сил и явлений, перед которыми были немощны «духи ада». Вот и Черчилль, скользкий и мерзкий, как жаба, исчез в неизвестном направлении, выронив закутанную в пелены душу Стрижайло, которая, избегнув, Ада, вернулась в плоть. Вселилась в голое, лежащее в ванной тело, отчего слегка увеличился объем груди и поднялся уровень воды в ванной.
Было нечто античное, высоко поэтическое в играх красавиц, которые, казалось, сошли с рисунков терракотовой амфоры, волшебно возникли из стихов богоподобной Сафо. Темноволосая лежала на ковре, спрятав ладони в волосах, разведя смуглые остроконечные локти. Блондинка с льющимися волосами, которые то и дело перебрасывала через плечо, накрывая ими подвижные лопатки, целовала подругу туда, где у той находились волшебные, пленительные места. Та благодарно вздрагивала, закатывала туманные глаза. Ее влажные губы несвязно лепетали древне-греческий стих, принадлежащий перу Цветаевой древнего мира. После каждого поцелуя на теле смуглянки распускался нежный цветок, превращая ее в клумбу с хризантемами, астрами, душистыми табаками, прелестными ромашками. Среди этого великолепия блондинка отыскала малиновый георгин с сочными лепестками. Припала к нему, стали пить его нектар, глотать пьянящую сладость, отчего георгин увеличивал соцветие, становился пышным, раскрывал малиновые лепестки.
Ад был посрамлен. Пропадали пугающие картины и мерзкие образы. Нетопыри с заостренными носами и перепончатыми крыльями, те, что пикировали на замерзшую Темзу, исчезали, словно в них попадали ракеты переносного зенитного комплекса «Стрела», превращая гадов в мерцающую пыль. Гладстон, Пальмерстон, Дизраэли, — эти отродья англо-саксонской расы, были остановлены в их неудержимой экспансии. Без них Стрижайло стало намного легче.
Две барышни сидели теперь на ковре бок о бок и ухоженными пальцами с бирюзовым и платиновым маникюром гладили притихших зверьков, то у подруги, то каждая своего. В том, как они это делали, как зверьки выгибали свои гибкие меховые спинки, Стрижайло угадывал, что обе женщины были активистками «Общества охраны дикой природы», спасали и сберегали зверьков, которым грозило истребление.
Последняя страшная фреска с Макиавелли и жутким деревянным винтом, к которому пытались подтащить Стрижайло папские нунции, — эти пугающие образы канули. Он был свободен и чист, избавлен от лондонского кошмара. Духи ада, что когда-то вселились в него из подвала и здесь, в Лондоне, ощутив себя на английской родине, попробовали овладеть его существом, теперь были укрощены. Заняли в его душе подчиненное место, откуда могли явиться только по зову Стрижайло.
Освобожденный, избавленный от деревянного винта, сохраненный, как полноценная мужская особь, Стрижайло шумно поднялся из ванной. Сбрасывая на кафельный пол волны воды, направился в комнату к двум шаловливым гостьям. Нес перед собой то, что на кораблях зовется «бушпритом», оковывается медью, предназначается для тарана враждебного корабля. Белокурая гостья со своими круглыми грудями и отрешенным лицом морской нимфы напоминала статую на носу фрегата. Стрижайло, не сбавляя хода, ударил в нее бушпритом, пронзая медным наконечником, буквально рассекая надвое. Продвигался неуклонно вперед, видя, как у богини морей вылезают из орбит золотые глаза. Брюнетка в это время душила его поцелуями, сыпала на него летучее стекло черных волос.
На утро, из аэродрома «Хитроу», он вылетал в Москву. Сидя в могучем «боинге», потягивая из стакана пряный джин с тоником, он с удовлетворением думал, что поездка его удалась. Он продвинулся в реализации своего хитроумного плана. Замкнул Дышлова на Верхарна. Внушил тому мысль о создании партии «Сталин». Состыковал олигарха с «партийным банкиром» Кресом под скрытыми камерами агентов ФСБ. К тому же, вдруг обнаружился загадочный, не принадлежащий ему аспект проекта, как таинственное ночное пятно из фильма Феллини, которое вскоре исчезло. Он попытается понять, чем было это неопознанное пятно, какую опасность, реальную или мнимую, таило в себе. Но думать об этом он станет дома, в Москве. Ибо в Лондон, провались оно в Ад, он больше не ездок.