А.П.: Взлет, о котором вы говорили, начинается не с чернобыльской поры, а с гораздо более низкой отметки. Где эти замечательные могучие тресты, которые всей армадой могли наваливаться на объект и выводить его из небытия? Где энтузиасты-инженеры, для которых их профессия была подобна религии? Где кузницы кадров? Где запасы урана? Ведь большинство месторождений, освоенных при СССР, остались в Казахстане или в Каракумах. Вы бросили первую капсулу, но одновременно со строительством станции вы должны восстанавливать всю осевшую инфраструктуру?
С.К.: Вы абсолютно правы. Такая одновременность обеспечивается органическим единством отрасли. С другой стороны, это органическое единство создает главный вызов, ибо, если хоть что-нибудь отстанет, реализация целого невозможна. Вы сказали – уран. Да, такая проблема есть. Опять возвращаюсь к «десятикратному правилу» атомщиков. Не могу называть цифры, они стратегически секретны. Но предшественники оставили нам запасы, достаточные для развития, даже если мы не станем покупать ни грамма урана за границей. Мы не станем суетиться, падать кому-либо в ноги, умолять, чтобы нам продали уран. Нам нашего лет на двадцать хватит. Сейчас мы резко увеличили разведку на уран. Не только геологоразведку, но разведку в целом. Ибо самая эффективная разведка сегодня – это архивная разведка. Раньше в любой экспедиции ходил человек с дозиметром, искал уран.
А.П.: Я сам когда-то в Туве ходил с геологами, держал дозиметр, и помню, как он начинал пищать, когда попадались красные урановые песчаники.
С.К.: Слава богу, все эти карты остались. Мы стали их подымать. В советское время эти месторождения казались нерентабельными. Был Казахстан, где без шахт, методом подземного выщелачивания, мы осуществляли дешевую добычу, – любимое детище Средмаша. С тех пор ситуация в мире радикально изменилась. Появились эффективные технологии, а также возросла цена урана. Когда полтора года назад мы замахивались на некоторые наши месторождения, где себестоимость добычи равнялась 100 долларам за килограмм, а рыночная цена урана была 30 долларов за килограмм, то мы, естественно, отказывались от разработки. Но теперь рыночная цена приближается к тремстам, и такие месторождения рентабельны. Принимая в расчет эти разведданные месторождения, мы устойчиво вышли по запасам на третье место в мире, уступая Австралии и Казахстану. 850 тысяч тонн запаса. К тому же активно пошли на мировой рынок урана, в частности решили вернуться в Казахстан. Однако это возвращение не всегда проходит гладко. Когда я приехал в Казахстан, там те же, из нашей отрасли специалисты, они мне грамотно объяснили: «Здорово, конечно, что ты приехал. Но в начале девяностых мы умоляли, чтобы вы вернулись. Потому что не знали, что без вас делать. В конце девяностых мы вас ждали. В начале двухтысячных мы еще были готовы вас принять. Ребята, но сейчас вы нам не нужны. Мы пережили то тяжелое время, когда вы бросили нас одних. Мы справились, у нас нет проблем. Нам не нужны деньги, нам не нужны технологии, не нужны кадры. У нас все есть. Вы опоздали». И это правда, опоздали. Но мы не отчаиваемся. Ищем точки соприкосновения. Им не нужны инвестиции, мы обмениваемся активами, создаем совместные предприятия по переработке. Везде, где в мире есть природный уран, мы повсюду ведем переговоры. Возьмите карту мира. Если вы видите значимые месторождения урана, будьте уверены, что мы там присутствуем. Намибия и ЮАР, Монголия и Армения, Украина и Восточная Европа, Казахстан и Узбекистан, Канада и Австралия. Мы готовы обмениваться активами, входить в долю, кооперироваться в геологоразведке. Наша целостная, замкнутая отрасль дает огромные преимущества. Если мы создаем СП по добыче, мы можем гарантировать на тридцать лет, что весь добытый уран будет востребован. У нас 45 % мировых мощностей обогащения. Мы не только купим уран, но гарантируем, что он будет обогащен, превратится в продукт более высокого передела, войдет в тепловыделяющие элементы – твеллы. Давайте доведем продукт до атомной станции и продадим на рынке энергию. А может быть, мы на эту атомную станцию посадим промышленное производство водорода и продавать будем совсем другой продукт. Все это мы готовы вложить в концепцию совместных предприятий. И так в каждом случае. Конечно, тяжелейшая ситуация со строительством. У нас еще в рабочей форме находится то поколение, которое осуществило советский атомный бум. Они своим опытом, энергией сшивают произошедший разрыв. Но все это на пределе. Если бы этого рывка, ренессанса, атомного проекта-2 не было, то через лет пять мы бы не успели. Это поколение уйдет, и разрыв будет нечем сшивать. Конечно, этот золотой фонд, эти традиции нужно беречь и лелеять. Но они же служат тормозом в развитии. Они привыкли к старым технологиям, к прежним нормам. Говорят – на эту операцию нужно три месяца и триста человек. Тогда, в советское время, лимитов на рабочих не было. На строительной площадке в пик было десять тысяч человек. Но вот я был в Индии, где мы возводим объект. Почему индийские рабочие, которые никогда не возводили реакторы, сумели под руководством нескольких русских инженеров забетонировать плиту основания реактора за двадцать один день, хотя по старым советским технологиям отводится срок в полтора месяца? При температуре в 30 градусов жары они на бетонном заводе бросали в миксер лед, рассчитывая, чтобы он к моменту выгрузки обеспечил оптимальную температуру бетона. Просто наши инженеры оказались не связанными жесткой, во многом устаревшей технологией. Повторяю, мы должны свято хранить традиции, но накладывать на них новые технологические и организационные возможности. Соблюдать баланс между консервативным и авангардным. В этом году в строительстве одновременно у нас будет пять блоков. Второй блок Волгодонской. Начинаем достраивать пятый блок Калининской. Мы заложили Нововоронежскую. К осени мы закладываем Ленинградскую-2. И Белоярская. На быстрых нейтронах. Итого – пять. Через два года у нас в строительстве будет десять блоков. Если на каждый мы будем планировать по десять тысяч рабочих, мы сто тысяч не найдем. Но в этом нет никакого смысла. Надо использовать новые технологии – уходить на заводскую сборку, использовать опыт атомного судостроения. Ведь первую в мире атомную станцию в Обнинске сделали за три года, без всяких чертежей, без регламента, на одном порыве. Можно взять историю создания атомных подводных лодок – поточный метод, по пять-семь лодок в год. Это обеспечивалось концентрацией новых для того времени технологий, волей и атмосферой порыва. Мы сегодня запускаем серию плавучих атомных станций и берем для них уже имеющийся ледокольный реактор. Берем проект ВБР-300 и используем реактор подводной лодки. Кстати, основная моя специальность – кораблестроитель, я занимался подводными лодками. Энергетик атомной лодки стиснут жесточайшими ограничениями. Это наземный проектировщик может распоряжаться пространством. Ему задается мощность, у него есть вода, есть геология, есть подводки, и он может фантазировать. Захотел сделать стенку выше или дальше – сделал. Захотел перенести трубу с одного места на другое – пожалуйста. Другое дело – лодка. Там ничего не перенесешь. Контуры заданы параметрами мореходности, стабилизации, давления, шума. Вписывайся. Здесь привыкли работать с более компактными объемами. Привыкли к иным скоростям и ритмам. На заводе стапельное место дорого, занимать его долго невозможно, а на плаву ты много не сделаешь. Надо уже на стадии подготовки провести максимальное количество работ. Сейчас мы идем по этому пути. Серия, поток. К ужасу мы выяснили, что у нас нет ни одной серийной станции. Мы станем строить сериями. Сейчас мы запустили серию 2006 года. Собрали все лучшее. Вложили в проект и сказали «стоп», запрет на рационализацию. Следующий проект 2009 вберет в себя все лучшее, что накопится за пройденный период. За счет этого мы можем уйти в серийность, в типовые решения, что позволит сократить сроки, строить компактными коллективами. Моя мечта – станция за три года. Когда мы начинали закладывать первую станцию, мы исходили из семилетнего срока. На нулевом цикле приняли решение – пять лет, как в Советском Союзе. Но дальше – три года. С одной стороны – многого не хватает, с другой – открываются новые возможности. Это противоречие поощряет творчество, утоляет амбиции, открывает простор для быстрого карьерного роста.