– Все-таки, если сравнить нынешних руководителей с теми, что были в Советском Союзе, это небо и земля! – высказался бакинский изгнанник, и на его восточном, благообразном лице появилось выражение печали сочувствия. И то, и другое адресовалось к народам, которые по недомыслию отказались от прежних вождей и за это испили полную чашу страданий. – Эльчибей, он пьяница беспробудный, нельзя понять, что он говорит, какой-то бред! Гамсахурдия, сумасшедший, довел цветущую Грузию до разорения и войны! Тер-Петросян безвольный, продажный, при нем Армению в каменный век опустили, люди трением огонь добывают! И, конечно, больно за Россию! Она достойна иного лидера. Я не сомневаюсь, скоро его получит, – он многозначительно посмотрел в сторону депутата. Тот перехватил его взгляд, слегка улыбнулся, медленно закрыл и открыл свои красивые карие глаза.
– Друзья, не будем торопиться с выводами, – загадочно произнес Вельможа. – На свете все бывает. Кто мог ожидать, что Сталин, казалось бы самый невзрачный среди ленинской гвардии, вырвется вперед. Превратится из интернационалиста-разрушителя в великого государственника и собирателя России! Как знать, может, нынешний президент только так и мог пробиться к власти, разрушив Советский Союз и отдав себя в распоряжение демократов? Теперь, окрепнув, он скинет с себя весь мусор, как ту мохнатенькую обезьянку в Енисей, и мы увидим нового государственника, нового президента. К кому он тогда обратится за поддержкой? Кто знает, как управлять государством, как говорить с народом, как восстанавливать единую территорию? Это мы с вами! Поэтому не надо торопиться, друзья!
Он хлебнул виски, было слышно, как лед лязгнул о его крепкие зубы. Он умолк, дав понять собравшимся, что существует нечто вне их понимания, о чем не следует сейчас говорить, но что очень скоро обнаружится и изменит в корне их жизнь и судьбу.
– Не знаю, – усомнился банкир, и его загорелое радушное лицо стало вдруг твердым, жестоким, на нем проступили резкие линии, словно сошел грим. – Может, такое превращение и возможно, но чтобы ему поверил народ, он должен перебить, перестрелять всю падаль, которая привела его к власти! Загнать за Полярный круг всю эту сволочь, Гайдаров, бурбулисов, Козыревых, чтобы они восстанавливали Севморпуть. Вот тогда я ему поверю! Тогда к нему прийду!
– Да я бы этих мерзавцев… – вскипел, взбурлил писатель, налившись тяжелой, цвета свеклы, ненавистью. – Всех этих Рыбаковых, приставкиных, евтушенко, которые по америкам разбежались! дома нагадили и убежали, суки! Я бы первым делом аэропорты закрыл, и всех под замок! Награбил – верни! Алмазы верни! Золото верни! Нефть верни! А уж потом в кальсонах к израильской тетушке!
– А мы и списочки уже подготовили, – подхватил стриженный под бобрик генерал МВД. – У нас списочек есть, где кто живет, какие у кого доходы, где кто свои подписи ставил. Компромата у нас предостаточно!
– Они думают, если их уберут, мы тут в России без них пропадем! – уральский администратор, здоровенный детина, напрягал свое сильное тело под тесным атласным пиджаком. – Да на хрен они нам нужны! Мы в России сами управимся!
– Вы знаете мое отношение к положению в республике, – произнес бакинский изгнанник. – Война, разруха, коррупция! Но есть и положительный момент – уехали все армяне. Больше нет армян в правительстве, в армии, в безопасности. Испугались погромов и убежали! – В его персидских миндалевидных глазах сверкнули две красные, гранатового цвета, искорки.
– Нет, нам не нужны погромы. Мы будем судить государственных преступников открытым честным судом. Судом народов! И пусть весь мир узнает об их преступлениях! – молодой депутат твердо и непреклонно сжал губы, настаивая на принципе исторического возмездия, в котором ему, будущему президенту России, уготована особая роль.
– Ну хорошо! – довольный Вельможа прекратил полемику, которую сам и вызвал. Побудил всех высказаться, убедить друг друга, что они единомышленники, друзья, и всем очень скоро предстоят великие труды и свершения. – А теперь приглашаю к столу!
Обедали шумно, с аппетитом. Пили из хрустальных рюмок холодную водку. Заедали прозрачными ломтями алой семги, янтарной осетрины. Черпали серебряными ложками из глубоких тарелок севрюжью уху. Обжигались о кровяные, с пылу с жару, ломти говядины. В тостах звучала хвала хозяину. Отдавали должное его уму, трудолюбию, государственной мудрости, его верности и товариществу. Хлопьянов хмелел от водки, млея от обильной сладкой еды. Видел, что каждый из присутствующих обязан Вельможе. Каждому в разное время он сделал добро, и они это добро не забыли. Видели в нем лидера, умудренного товарища, шли за ним. И Хлопьянов шел, вверял ему свое будущее, обретал в нем проверенного, желанного руководителя.
Уже несли на стол кремовый торт, разливали в тонкие чашки благоухающий чай, когда зазвонил телефон. Вельможа, подойдя, сделал гостям останавливающий строгий жест, заставивший их умолкнуть. Говорил кратко, впол, голоса, кивая головой.
– Должен извиниться, – сказал он гостям, вешая трубку. – Вызывает премьер. Я прошу вас, пейте чай, угощайтесь мороженым, гуляйте, а я должен вас покинуть!
Стал собираться, натягивал на тугие плечи пиджак, повязывал галстук.
– Возьмите меня в Москву, мне нужно, – сказал Хлопьянов.
Они мчались в новой, пахнущей кожей и лаком «Волге». Мелькали сосняки, нарядные поселки, Москва-река с белым далеким храмом. Вельможа говорил:
– Я должен буду уехать на Кавказ, в Ингушетию. Получил назначение. Вызову тебя к себе. Будем вместе работать. Займешь ключевую должность на стыке армии, МВД и разведки. Впереди большие дела. Помни – «Новый курс»!
Хлопьянов был счастлив. Когда они проезжали посты ГАИ, милиционеры всматривались в номера пролетевшей «Волги», отдавали Вельможе честь.
Он вернулся домой возбужденный услышанным, хмельной от выпитой водки. Ему захотелось поделиться новостями с Катей, сообщить, что, быть может, ему придется уехать, но ненадолго. Его поездка не будет похожа на прежние, разрушительные, когда покидал Москву на долгие месяцы, погружался в бойню Карабаха, Приднестровья, Абхазии. Возвращался обугленный, прочернелый от пепелищ, обезумевший от пролитой крови. И их встречи были исполнены ссорами, отчуждением, непониманием друг друга. Теперь же он уедет помощником крупного государственника, вице-премьера, работа с которым будет осмысленной, направленной на укрепление Родины.
Ходил по комнате, поглядывая на книжный шкаф, где тускло золотились корешки французских романов, которые мать читала в постели, и он, мальчик, засыпая, сквозь слипающиеся глаза, видел лучик настольной лампы, материнскую белую руку, золотую искорку на корешке развернутой книги.
Он хотел позвонить Кате, уже пошел к телефону, но телефон послал ему навстречу громкую тревожную трель.
Говорил Каретный:
– Нам нужно повидаться!
– Не могу, у меня другие планы на вечер.
– Это очень важно. Для тебя, для меня, для всех!