Она наклонила тяжелую, с белыми буклями, голову. Ее бирюзовые глаза наполнились прозрачными слезами, веки покраснели, и она быстро приложила к глазам платок с синей каемочкой.
Все были взволнованы этими словами прощания. Мать справилась с волнением, дождалась, когда успокоились ее дрожащие губы.
- Дорогая Тася, твой приезд, твое пребывание среди нас - это свидетельство нерасторжимости наших родственных уз, единства семьи, которая всегда, в самые тяжелые и страшные времена, была едина. Сберегалась этим единством, сходилась над очередной могилой, жила любовью и светом, исходившим от тех, кто ушел и кто еще остается с нами. Известие о тебе, казалось пропавшей навсегда в пучинах эмиграции, твое чудесное явление среди нас, стало торжеством нашего рода, некогда такого обильного, а теперь оскудевшего. Мы все наполнены тобой, озарены нашей встречей. Ты продлила наши жизни, омолодила нас. Прости, если и мы были иногда невнимательны к твоим переживаниям, не до конца понимали тебя, иногда обижали. Ведь мы прожили такие разные жизни, разные исторические эпохи, принадлежа этим эпохам, неся на себе их неизгладимый отпечаток. Нам хочется, чтобы ты поняла, почему мы, пережив столько напастей, потеряв на войнах и в лагерях самых дорогих нам людей, испытав страдания и мучения, все-таки любим свою Родину, гордимся ею, простили личные неурядицы и обиды, веря в великую русскую судьбу. Мы жили в такую эпоху, когда наши маленькие жизни были в созвучии с огромной, трагической и великой жизнью народа. А это счастье, которого ты, по воле обстоятельств, была лишена. Мы верим, что во искупление всех страданий и бед наша Родина будет счастливой. В это верили, не всегда выражая вслух свою веру, наши скептические старики - скептический дядя Миша, едкий и насмешливый дядя Коля. Конечно, мы не религиозны в том смысле, как ты понимаешь веру. Но наша религия - это Победа в войне, благополучие и величие страны, ради которой мы принесли жертвы, торжествующее в нашей жизни добро. Теперь, когда близится пора расставания, - мать пугливо и беспомощно оглянулась на стенные часы, - еще есть время принять решение. Я повторяю тебе, сестра, - оставайся с нами. Оставайся в России. Тут твоя Родина, твой воздух, твой народ, твои родные могилы. Мы любим тебя. Сделаем все, чтобы твоя старость была спокойной, счастливой. Оставайся с нами, сестра, и поверь, нам будет хорошо. - Губы ее опять задрожали. Она умоляюще посмотрела на Тасю, предвосхищая набежавшими слезами ее ответ.
- Я все время думала об этом. - Тася комкала платок с синей каемочкой. - Примеряла, прикидывала. Где я буду жить? Вместе с Верой, которая привыкла к своему одинокому укладу, обзавелась тысячами привычек? Живя вместе с ней этот месяц, я постоянно нарушала ее уклад, раздражала ее. Наша совместная жизнь сложившихся, обремененных привычками людей выльется в одно раздражение, в непрерывную ссору. Жить с тобой, Таня? Но ты обременена уходом за матерью. Неизвестно, что ляжет на твои плечи в ближайшее время, когда тетя Настя окончательно сдаст. Отдельную квартиру мне здесь никто не подарит. В то время как в Сиднее у меня есть уютное отдельное жилище в нашем баптистском общежитии. Под старость мне будет обеспечен уход, сиделка, достойная пенсия. Эти бытовые мелочи, непреодолимые психологические препятствия мешают мне остаться в России. Я побывала здесь, вдохнула воздух Родины, этого глотка мне хватит до конца моих дней. Буду вспоминать вас, перебирать ваши подарки и фотографии, жадно ждать ваших писем. Спасибо вам!
Они сидели молча, ссутулясь, с мокрыми глазами. Часы стучали, приближая вечную разлуку.
- Тетя Настя, - Тася встрепенулась, поднялась из-за стола, пересела на кровать к бабушке, - давай помолимся вместе!
Бабушка, не в силах поднять голову из подушек, в знак согласия опустила и снова подняла веки. Протянула Тасе слабые руки, коричневые, костистые, обтянутые сухой кожей. Тася взяла их в свои, большие, пухлые, белые. Минуту они сидели молча, взявшись за руки. Потом Тася громко, истово, подымая глаза к потолку, стала читать:
- Отче наш, сущий на небесах… - Бабушка услышала слова чудесной любимой молитвы, с которой столько раз отходила ко сну и столько раз встречала свой новый день. Стала вторить шепчущим голосом, умиленно и восторженно возведя глаза. - Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое… - Коробейникова поразило это хоровое чтение, где Тасин сильный, настойчивый голос с неуловимой нерусской интонацией и родной, бабушкин, с благоговейным порывистым шепотом, выговаривали простые, идущие от сердца слова. - Да будет воля Твоя и на земле, как на небе… - Обе верили в благодатную волю Творца, благодарили за чудесный дар, позволивший им повидаться после стольких лет невыносимых страданий, еще раз в этой земной юдоли налюбоваться друг другом. - Хлеб наш насущный дай нам на сей день… - Коробейников шептал вместе с ними, чувствуя себя включенным в бесконечную череду поколений, которые исчезали одно за другим и были явлены этими дорогими женщинами, которые тоже исчезнут. - И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. - Две их души просили у Бога прощения за несуществующие грехи. Исполненные благоговения, не роптали за понесенные утраты, благодаря за отпущенные любовь и добро. - И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого… - среди страшных бурь и великих злодеяний, отнявших самых ненаглядных и близких, они просили Господа принять в свой чертог дружную большую семью, рассадить за широким столом ее старых и малых, - ибо Твое есть царство, и сила, и слава вовеки. Аминь! - Молились за всех, кто когда-то, окруженный красотой и любовью, жил в большом чудном доме, выходившем окнами в сад, и величественный бородатый хозяин, в мягких сапожках и вельветовой блузе вносил на веранду букет белых роз. Молились за всех, кто лежал под могильными плитами в далеких краях и странах, о чуде их встречи, о ниспосланной радости наглядеться, налюбоваться друг другом, перед тем как навеки расстаться.
Коробейников смотрел на темные, сухие, как у птицы, руки бабушки, потонувшие в Тасиных белых ладонях. Понимал, что присутствует при таинстве, касавшемся и его, и детей, и еще не рожденных внуков, которые, пройдя земные пути, неизбежно исчезнут в бездонной глубине этой чудесной молитвы.
- Ну вот, теперь можно и в путь, - опавшим голосом произнесла Тася, отпуская бабушкины руки, обращая лицо к циферблату. Но бабушка, которой молитва вернула силы и разум, продолжала тянуться к ней. Страстно, слезно, с бурлящим горлом, воскликнула:
- Тася, девочка моя!… - Та уронила голову бабушке на грудь, и бабушка гладила ее, по-матерински целовала, прощалась с ней навсегда.
На аэродром мать не поехала, потому что бабушке стало плохо. Капала капли, вызывала «неотложку».
Коробейников вез в Шереметьево Веру и Тасю на «Строптивой Мариетте». Обе сестры молчали. Тася беспокойно взглядывала на мелькавшие за окном дома, будто каждый беззвучно хватал ее за голубой шелковый платок и хотел удержать.
В аэропорту Тася разволновалась, пугаясь паспортного контроля, таможни, проходивших мимо замкнутых и строгих пограничников.
- Ты таблетки взяла? - спрашивала отрешенно Вера.
- Куда я очки положила? - шарила по карманам Тася.