- Старик, мы должны были попросить автоматы. Во Вьетнаме без оружия журналисту было нечего делать, - бодро заметил Ильенко, в котором близость опасности, красота азиатской ночи, соседство вооруженных людей разожгли репортерский азарт. - Давай, старик, разделимся, чтобы не путаться друг у друга под ногами. Я работаю здесь, ты правее, - отделывался он от Коробейникова, обращаясь к солдатам. - Ну как обстановка? Ты откуда родом?
Коробейников оставил его, зашагал вокруг сопки, туда, где притаился невидимый дозор. И скоро очутился на песчаном отроге, где накануне лежал вместе с группой захвата и где на песке оставался отпечаток вчерашнего дня.
Присел, чувствуя шелковистую прохладу песка, тонкий запах потревоженной былинки. Смотрел на великолепие огромных пылающих звезд, окруживших сопку белым блеском. Его не покидало возбуждение, не оставляло предчувствие, ожидание чего-то, что влекло к этой темной горе. Окруженная звездными вспышками гора управляла движением звезд. Касаясь темного склона, они начинали волноваться, трепетать. Переливались розовым, золотым, зеленым, погружались в гору. Небо медленно вращалось вокруг острой вершины, словно сквозь сопку проходила ось мира, - сквозь мелкий, выскобленный на вершине окоп, где земля была истоптана и исстреляна, валялись бинты, мятые гильзы, испачканные кровью камни. Там, на вершине, находились высшие ценности мирозданья, вокруг которых вращался небесный свод. За обладание этими ценностями шло соперничество двух народов, битва двух великих империй. Чтобы овладеть священным Ключом Вселенной, на сопку ночью прокрался китайский отряд, завладел Осью мира, оккупировал сакральное место. Русский отряд пограничников выбил их из окопа, вернул Ключ обратно, отстоял Ось мира. В ритуальной схватке погибли Студеникин и Лаптий, пали двадцать два китайских солдата. Битва еще не окончена. Новый отряд китайцев готовит бросок. Русские автоматчики полны решимости отразить атаку.
Он ждал, что с минуты на минуту начнется атака. Отряд китайцев пересек контрольно-следовую полосу, в мягкой матерчатой обуви бесшумно приближается к сопке, обмотаны тканью пулеметы, на мягких шапках чуть краснеют красные звезды. Сейчас ночь разорвут грохочущие рыжие трассы, взрывы гранат, свисты пуль. Китайцы и русские сразятся за обладание сопкой, обагрят священное место кровью, и он, Коробейников, примет в бою участие, сложит голову, как было предсказано древним буддийским монахом, нарисовавшим на шелковой странице его, Коробейникова, лик.
Атаки не было. Волнение не оставляло его, будто сам воздух, насыщенный прозрачными радугами, обладал волшебной возбуждающей силой. Она переполняла его, делала благодатным. Он был исполнен святости, гора сообщала ему свои чудодейственные свойства. Вершина туманилась, разноцветно светилась, словно души убитых солдат не покидали ее, но не сражались, не испепеляли друг друга, а обнимались, братались.
Он чувствовал на священной горе присутствие Бога, его живое молчание, устремленное на него внимание, могучее, исходящее в мир благоговение. Душа тянулась навстречу этой чудодейственной, охватывающей Вселенную благодати. У священной горы ему открылась чудесная возможность говорить с Богом, быть им услышанным. Он молился, обращая лицо к бесчисленным разноцветным вспышкам.
В переутомлении чувств закрыл глаза, задремал. Во сне обнимал гору, гладил ее шершавые камни, шелковистый песок, редкие колючие былинки. Его палец попал в узкую скважину, в тесное углубление. Проснулся, все еще погружая палец в длинную просверленную в горе дыру, внезапно догадываясь, что дыру просверлил крупнокалиберный пулемет и в глубине дыры засел стальной сердечник. Гора пробита пулями, ранена.
Открыл глаза. В небе, огромная, красная, стояла заря, как туго натянутый над горами транспарант. Испуганные глаза успели заметить черные на красном иероглифы, китайскую надпись, которая сразу исчезла, оставив над горами огромное буйно-красное полотнище. Джунгарские ворота чернели, наполненные хлюпающей зарей, словно там перерезали артерию, и громадный таз наполнялся кровью, дрожал, переплескивался из Китая, насылая в степь густые липкие волны.
В красной облегавшей сопку заре, в ее грозном колыхании, он отчетливо услышал голос, грохочущий, повелевающий, выдувавший из зари только одно непререкаемое слово: «Иди!» Это был приказ, ответ на его молитву, отклик рассерженного Бога, обмотавшего черную сопку окровавленным бинтом. «Иди!» - звучало в заре.
Он встал. Под ногами был песок, на котором оставался вчерашний отпечаток его тела, когда он не поднялся вслед атакующей группе, и в глаза ему брызнула сыпучая струя из-под стопы пограничника.
Было множество следов в песчаной ложбине, откуда вынеслась группа захвата, перепрыгивая на каменный склон, где следы обрывались. Он шел по следам атаки, и над ним продолжало громогласно звучать: «Иди!»
Сердце выталкивало жаркую кровь, дыханье становилось все чаще, когда он взбирался наверх, туда, где сутки назад мчались солдаты, стремились к выемке, недоступной для пулемета. Увидел на камнях автоматный рожок с желтыми зубьями пуль - в спешке обронил пограничник, не было времени подобрать. Чуть выше лежала коробка спичек фабрики «Гигант», - выпала из кармана солдата во время скачка. Он жадно вдыхал воздух, которым вчера дышали солдаты. Помещал свое тело туда, где вчера проносились возбужденные, страшащиеся тела атакующих. Заря пламенела, ему в лоб утыкался красный палец зари, и звучало грозное, понукающее: «Иди!» Словно там, на вершине, было уготовано ему откровение, находилась Скрижаль Завета, цвела Купина, и он торопился, чтобы приобщиться к великому таинству.
Мертвая зона скрыла вершину сопки. Он прилег на минуту туда, где лежали солдаты, когда над ними промерцала пулеметная очередь, и сержант Лаптий торопил их укрыться, а потом зачеркнул их всех огромной пригоршней, выдохнул: «Вперед, мужики!» - и швырнул на склон. «Иди!» - звучало из неба.
Он оставил мертвую зону, двинулся вверх. Заметил окурок «Примы», где сидел оробевший солдат, отставший от группы, и лежал Студеникин, моталась его голова, а потом замерла, и на плоском песчанике чернела корочка крови. Он шагал, и вчерашние пули свистели вокруг, он от них уклонялся, чувствуя, как попадает в него пулеметчик, пробивает плечи, ноги и грудь. Шел, изорванный пулями, посылая навстречу слепые очереди.
Склон был усеян гильзами. Латунные, красные, они отражали зарю, драгоценно светились. Он их обходил, старался не смять. Это были лепестки неопалимого цветка, который ждал его на вершине горы, храня в сердцевине заповедь Бога, ответ на его страстную мольбу, ту единственную драгоценную истину, в которой открывался смысл бытия.
На камнях светлело колечко, металлический перстенек, чека гранаты. Здесь сержант размахнулся, метнул к вершине гранату, и она, не долетев, рванула коротким взрывом, выбив известковую лунку. Коробейников нагнулся, хотел подобрать чеку, но грозный окрик из неба: «Иди!» - толкнул его ввысь.
Увидел под ногами зеленую фляжку с пластмассовой крышкой и обрывком шнурка. Фляжка была китайской. Ее выбросило из окопа ударом рукопашной. Тут же валялся окровавленный бинт, брезентовая китайская сумка, из которой по склону был разбросан паек пехотинца: засохшие ржаные хлебцы и зеленые помидоры. Пролежав на солнцепеке сутки, помидоры начинали краснеть, дозревали, и их краснота казалась румянцем покойника. «Иди!» - торопил его голос. Обходя помидоры, он шагал к вершине, ожидая чуда.