Слышу, как в Японии звенит поминальный колокол. Монахи в оранжевых хламидах в память жертв Хиросимы жгут благовонные палочки. На электронных заводах Токио собирают суперкомпьютер для военной системы слежения, на экранах которого буду виден и я, с указанием подлетного времени выпущенной с Хоккайдо ракеты.
В Калифорнии, в Сан-Диего, на палубе авианосца идет концерт рок-н-ролла. Безумный кумир разбивает гитару о железную палубу. Экипаж ревет и неистовствует, несет на руках певца. В командирской рубке вскрывают пакет с секретным маршрутом похода - к берегам СССР, в сопровождении лодки и крейсера.
Я смерть мира, созданная этим миром из лучших своих компонентов. Я мировой абсурд, где начало истории, как змея, глотает свой собственный хвост. Я последняя вспышка, испепеляющая человечество, предсказанная на острове Патмос одним из древних пророков.
Но в моем электронном разуме, в котором сменяют друг друга картины океанских баталий, в невесомых вихрях, бушующих в чашах антенн, присутствует внерациональное знание. О бесконечном продолжении жизни. Об иллюзии смерти. О том, что я никогда не умру.
Чуткими лопастями сонаров щупаю океан. Слышу, как рожает самка кита. Стонет от боли, выдавливая из себя скользкий вишневый плод. Рассол океана охлаждает страдающее лоно. По огромному телу пробегает судорога. Младенец среди порозовевшей воды оживает, открывает фиолетовый глаз. Начинает слабо скользить. Мать брызжет в океан молоком, отзывается нежным утомленным курлыканьем…»
Ночь Коробейников летел над страной, глядя, как на близком крыле и рубиновых вспышках возникает и гаснет надпись «СССР». Встретил зарю во Владивостоке и видел, как красное солнце подымается из океана. Был принят адмиралом в штабе флота, и тот рассказал ему о предстоящих учениях, в которых задействован авианосец. Штабная «Волга» отвезла его на маленькое взлетное поле, окруженное осенними рыже-коричневыми деревьями. На бетон, срывая с деревьев листву, опустился морской вертолет. Через час Коробейников, ослепленной красотой океана, подлетал к авианосцу, стоящему на рейде в заливе.
Авианосный противолодочный крейсер - громада серой холодной стали, взметенной уступами в небо, врезанной в угрюмое свечение вод. Надстройка - бронированная, в глыбах, гора с дымящей туманной вершиной, стеклянным дыханием кратера. Ковши и чаши антенн чутко, жадно процеживают струи тумана. Бугры крутобоких контейнеров хранят в сердцевине туловища ракет и торпед, незримых и сонных, готовых скользнуть и метнуться, превратить в пожары и взрывы вражеские корабли и подлодки. Колючие, воздетые зенитно-ракетные комплексы, ведущие остриями по тучам, ожидают молниеносной атаки разящего штурмовика. На тусклой палубе, на стартовом белом кругу застыл самолет, остроклювый, хищный, готовый пружинно сорваться, дунуть огнем, превратиться в исчезающую точку. Экипаж, невидимый; упрятанный в палубах, рубках, припал к прицелам, приборам, окружил машины и топки, наполняет корабль биением команд и сигналов, непрерывной работой, толкая остров брони в океане. Вышло, бледное солнце, позолотило высокую сталь, и она зажглась, как колокольня. Крейсер, утратив страшные тонны, невесомый, лучистый, скользит среди вод и небес.
«Моя железная оболочка кишит людьми. Качают орудия башен. Вращают зенитные комплексы. На бессчетных экранах следят за отметками целей. Склонились над картами военных учений. Стоят у ревущих топок, где сгорает мазут и огненный пар бьет в лопатки турбин. На камбузе в огромных кастрюлях вскипает душистый борщ. В лазарете на операционном столе лежит пациент. В глубоком ангаре, озаренные мертвенным светом, со сложенными крыльями, стоят самолеты. Оружейники толкают тележки с ракетами, похожие на люльки с младенцами. Я послушен им, выполняю их волю. Но их разрозненные отдельные воли складываются в мою, нераздельную, и я, сконструированный для войны, заставляю их действовать по образу моему и подобию. Сигнальщик на мостике машет флажками проходящему минному тральщику. Адмирал по рации связывается с командующим флотом. В кубриках, отработав ночную смену, спят матросы. Мичман в кают-компании играет на кларнете, и я тихо вторю ему чуть слышным гулом железа.
Чувствуя каждого из моего экипажа, воспроизвожу в себе его нрав. Я строгий, молчаливый, крикливый. А также наивный, лукавый и верящий. Осторожный, задумчивый, пылкий. Любящий, обидчивый, злой. Каждый из них отражается в моих железных конструкциях, оставляет на мне отпечаток, питает своей жизнью мою огромную железную жизнь.
Они любят меня. Моют и чистят мои холодные палубы. Красят борта, едва заметив метину ржавчины. Смазывают меня маслами. Промывают оптику спиртом. То и дело касаются меня своими руками, отчего вращаются мои валы и колеса, вспыхивают и гаснут прожектора, мчатся вдаль незримые коды. В моих коридорах постоянно гудит их быстрый бег. По громкой связи звучат их резкие, с металлическим дыханием, команды.
Я - их дом, их крепость, их стенобитное орудие, пробивающее глубины и горизонты. Я - их могила, их плавающее железное кладбище, и порой мои тихие гулы напоминают церковное пение, когда отпевают дорогого покойника.
Я отвечаю им той же любовью. У меня нет способа ее показать. На койке, закрывшись одеялом, плачет матрос-первогодок. Получил из деревни письмо, где пишут, что ему изменила невеста. Не знаю, как помочь парню. Моя железная, близкая к его уху стена начинает слабо звучать. В ней слышится песня, которую пела в застолье его деревенская большая родня. «Ох ты са-ад, ты мой са-ад, сад зеле-о-о-нень-кий, ты заче-ем ра-ано цветешь, осыпа-а-а-ешься…»
Матрос слушает знакомую песню. Постепенно его всхлипы стихают…
В моей утробе расположен просторный ангар, где тесно, плотно, со сложенными крыльями, стоят самолеты вертикального взлета. Словно птенцы дремлют в сердцевине гигантского стального яйца. Проклевываются, выходят на поверхность, на взлетную палубу, изумленно и радостно взирая на огромное небо, на бескрайний простор океана, на тусклый луч серебра, падающий из тучи на воды. Я посылаю их к далекому берегу, где происходит захват плацдарма. Пикируют на доты, громя их из пушек. Поджигают ракетами танки. Бомбят окопы, уничтожая живую силу противника. С моря подходят тяжелые десантные корабли. Опускают в океан аппарели. В воду тяжко сползают танки, соскальзывают юркие, как ящерицы, «бэтээры». Плывут к побережью, вздувая за кормой буруны, под обстрелом врага, среди фонтанов и всплесков. Открывая ответный огонь, как пятнистые земноводные, выползают на отмель. Морская пехота сыплется из десантных отсеков. Черные, с развевающимся знаменем пехотинцы, с нестройным «ура», захватывают передовые окопы, в рукопашной добивая противника.
Самолеты - часть моей металлической плоти. Они мои дети. Семена, которые я выбрасываю из моей стальной сердцевины. Этими семенами я засеваю побережье, и они прорастают красными клубнями взрывов, черными зарослями пожаров, жуткими цветами горящих танков, окропленных кровавой росой. Так меня сконструировали люди, воплотив свои великие открытия и замыслы в машине вселенского зла, которую я представляю.