- С той лишь разницей, что еврейское сердце перед картиной Шагала наполняется торжеством победы. А русское сердце, начитавшись Чехова, рыдает от невосполнимых утрат. Революционный петух Шагала выклевал глаза актрисе Раневской. Витебский портной Блюмкин застрелил в застенке дядю Ваню. В этом русско-еврейский смысл революции.
Саблин ярко и вызывающе блестел глазами, дразнил и провоцировал Марка. Казалось, протягивает румяное, пропитанное ядом яблоко, желая, чтобы тот надкусил. Но Марк не притрагивался к отравленному плоду. Снисходительно и мягко отвечал, как терпеливый врач отвечает нервному пациенту, стараясь не дать повод для его больной раздражительности.
- В революции русские и евреи встретились, как встречаются в раскаленном тигеле два расплавленных драгоценных металла. Образовали сплав, в котором соединились навек. Эти два потока современной русской истории уже не разделить никогда. Об этом свидетельствует наше с тобой родство. Ты ведь сам говорил на нашей с Еленой свадьбе, что это династический брак - династия Саблиных сочетается с династией Солимов.
- Два «С», или «СС», - засмеялся Саблин, страшно побледнев. Его красивое секунду назад лицо, свежее и молодое, вдруг постарело, подурнело, обтянулось голубоватой кожей с проступившими костями черепа. - Всякий брак - лаборатория генной инженерии, где улучшается порода. Однако еще не родился венценосный младенец, и рано говорить о сплаве двух драгоценных металлов. Может быть, тигель слабо нагрет? - улыбнулся он уродливой улыбкой.
На этот раз оскорбление достигло цели. На розовом лбу Марка, под пышной купой седых голубоватых волос образовался белый желвак, словно ударили молотком, и стала взбухать болезненная дутая шишка. Губы оттопырились, гневно задрожали. Казалось, из них вырвется бешеный, опрокидывающий Саблина крик. Он с трудом овладел собой, сжал рукой горло, не пуская спазм бешенства. Глухо, беспощадно произнес:
- К общему благу, мы сменим тему разговора, иначе она неизбежно приведет нас к таким подробностям, от которых тебе станет тошно.
Саблин вдруг стушевался. Его спина ссутулилась, голова вжалась в плечи. В лице появилось что-то пугливое, кроличье.
- Ты прав, Марк, прости. Моя проклятая бестактная ирония, от которой больше всего страдаю я сам. Кстати, очень тебе признателен за протекцию в министерстве. Командировка в Роттердам утверждена, состоится через месяц. Ну я пошел, - произнес он, вставая из кресла. - Вам, как я понимаю, есть о чем побеседовать. Отправлюсь-ка я домой и послушаю Вагнера. Недавно приобрел великолепный диск: «Нибелунги» в исполнении Берлинского оркестра.
Стараясь держаться молодцом, накинул в прихожей плащ. Его лицо выражало нарочитое смирение, почти побитость. Лишь в выпуклых кошачьих глазах затаилась живая ненависть, которая обнаружится за пределами дома, под ночным дождем, когда можно будет запрокинуть лицо к размытым фонарям, раздвинуть по-звериному губы и хрипло, булькая горлом, завыть.
Оставшись вдвоем с Марком Солимом, Коробейников испытывал мучительную несвободу. В доме присутствовала больная тайна, завязанная крепким узлом, в который он, по воле обстоятельств и по собственному неуемному вожделению, оказался затянут. Вместо того чтобы встать и, пока не поздно, вырваться из губительной петли, он оставался сидеть среди книг, картин, бронзовых подсвечников кабинета, на стене которого, нарисованный чьей-то изящной рукой, висел портрет Елены.
- Эти антисемитские выходки Рудольфа меня не обижают, - примирительно произнес Марк, чувствуя неловкость гостя. - Они вовсе не свидетельствуют о юдофобских настроениях в стране, как шепотом, пугливо предупреждают некоторые евреи. Мой личный опыт говорит об обратном. Я, обыкновенный еврей, без особых заслуг перед обществом, добился влиятельного положения, объездил на государственные деньги весь мир, участвую в культурной и политической жизни и считаю Россию моей единственной Родиной. Хотя без всяких предубеждений отношусь и к сионистским организациям, этим ловцам еврейских душ… Конечно, у евреев в революции есть историческая вина. Они совершили не только социальное, но и геологическое насилие, выхватив Россию из земного развития. Так Луна была вырвана когда-то из Земли, оставив огромный, затопленный океаном котлован. Евреи вышли из черты оседлости, но распространили эту черту на шестую часть мира, которую вывели за пределы земного сообщества. Это астрономическое насилие дорого обошлось России. Теперь историческая задача евреев искупить вину недавнего прошлого. Опустить Луну на Землю. Вернуть Россию в сообщество цивилизованных стран…
Коробейников согласно кивал, изображал заинтересованность, но в уме пульсировала душная, страшная мысль- признаться во всем Марку Солиму. Повиниться перед ним и этим признанием навсегда отрезать себе вход в его дом. Отсечь разрушительный, смертельно опасный сюжет романа, на который одна за другой нанизывались увлекательные сцены. Волшебная, как ночной фейерверк, Москва, сквозь которую они летели с Еленой. Подиум с длинноногими амазонками, которые пленили его по ее наущению. Свирепая неандертальская драка у дубровицкой церкви… Но он молчал, был не в силах признаться. Был в плену у сюжета, который развивался сам по себе, неподвластно художнику. Складывался из крохотных, поминутно возникавших отрезков, из произносимых Марком слов, из сумасшедшей, невыполнимой мысли во всем признаться, из чудесного, изысканного портрета Елены, смотрящей на него с укоризной.
- Историческая задача евреев - объединить разорванное человечество. Через мировую, во многом еврейскую, культуру. Через науку, технологии, машины, во многом еврейского изобретения. Через политику, указывающую человечеству общую цель. Это не просто. Требует от евреев жертв. Обрекает их на гонения. На обвинения в масонском заговоре, в предательстве национальных интересов стран, где они проживают. Но прогрессивные евреи идут на эти жертвы. Я, в силу моих скромных возможностей, принадлежу к их числу…
Своими откровениями Марк усиливал в Коробейникове чувство стыда. Этот стыд и вина рождали в нем подобье истерики, приближали к той черте, за которой он может перебить Марка и во всем повиниться. Но эта страшная, сокрушительная мысль тоже была искушением, потребностью больного сознания, и он продолжал молчать, едва внимая рассуждениям Марка.
- Тот небольшой круг людей, с которыми вы у меня познакомились и, надеюсь, продолжите знакомство сегодня, связан упомянутой грандиозной, планетарной задачей - возвращением Луны на Землю. Этот круг, разумеется, состоит не из одних евреев, но все мы, по расхожим характеристикам нынешних славянофилов, являемся «вольными каменщиками». Работаем каждый в своей видимой области - в науке, культуре, политике, - но незримо объединены мессианской задачей. Строим на Земле космодром, куда из пустыни Космоса должен спланировать межпланетный корабль Луна. Это сложнейшая операция. Луна должна занять то место, откуда ее вырвала русская революция. Должна поместиться в котлован, не сломав, не повредив его кромки. Не плюхнуться с размаху на другой континент, на головы ничего не подозревающих народов, породив жуткую катастрофу. Должна уцелеть во время приземления, не рассыпаться на груды уродливых обугленных осколков. Это требует колоссальных знаний, колоссальных, видимых и невидимых, усилий. Самоотверженной воли тех на Западе, кто находится на земном космодроме и принимает корабль, и тех, кто находится здесь, на этой огромной летающей тарелке, именуемой «СССР», и идет на снижение. В этой космогонической работе вам и предложено участвовать.