– Салям!
Из черной «Волги» с трехцветным пропуском Верховного Совета вышел известный молодой депутат, любимец патриотической публики, чьи яркие обличительные речи звучали на съездах и митингах. Восторженные поклонники прочили его в президенты. Депутат был хорош собой, имел холеную бородку и усики, и его умные, чуть насмешливые глаза благодушно смотрели на остальных гостей.
Были и другие, неизвестные Белосельцеву люди. Невысокий крепыш с выправкой и седеющим бобриком, оказавшийся действующим генералом милиции. Широколицый простодушный увалень в дорогом атласном костюме и шелковом галстуке, оказавшийся главой администрации одного из уральских районов.
Все они заполнили лужайку перед домом. Шумели, жали друг другу руки. Вельможа, ловкий и подвижный, как крупный, вставший на задние лапы медведь, мягко кружил среди них. Он для каждого находил свое особое выражение лица, особое дружеское слово:
– Пока мои домочадцы стол накрывают, прошу на веранду. Выпьем с дорожки, червячка заморим!
Сидели на веранде, на венских стульях, сняв пиджаки и галстуки. Вельможа, радушный хозяин, ухаживал за гостями. Наливал в толстые стаканы коричнево-золотое виски. Брал серебряными щипцами кубики прозрачного льда, кидал в стаканы, подносил друзьям.
В глубине дачи был виден стол под белой скатертью. На нем нарядно светился фарфор, блестел хрусталь. Все дышало довольством, надежностью. Белосельцев в этом прочном благополучном укладе находил подтверждение недавно услышанному. Вельможа был реальным политиком, не был похож на взвинченных экзотичных оппозиционеров, с которыми сводила Белосельцева судьба.
– Вы слышали, Федор Тихонович получил назначение! – Банкир назвал фамилию, неизвестную Белосельцеву, но вызвавшую оживление среди присутствующих. – Совсем его, беднягу, прижали. Едва по делу ГКЧП не прошел. С трудом его отстояли. Говорю ему: «Давай, Федор Тихонович, иди ко мне, в мою фирму, нырни, отлежись!» А он: «Нет, у меня, говорит, другой план». Ну что ж, дождался, вошел в администрацию президента.
– А ведь Федор Тихонович – мой земляк! – радостно возгласил писатель, словно продвижение по службе упомянутого лица было его личной радостью и успехом. – Я его помню, когда он еще в комсомоле работал. Потом был инструктором обкома, вторым секретарем, первым! Какие он «Дни литературы» устраивал в области! Какие банкеты закатывал! У меня как раз собрание сочинений вышло, я ему подарил. Надо бы ему позвонить, напомнить о себе. Он к писателям всегда хорошо относился.
– Он приезжал к нам в Баку. Я просил его по одному деликатному делу переговорить с генпрокурором. – Бывший президент, обрадованный известием, удовлетворенно кивал, будто возвращение опального и гонимого Федора Тихоновича во власть сулило и ему, изгнанному, подобное возвращение. – Он выполнил мою просьбу. А я, в свою очередь, сделал все, о чем он меня просил. Думаю, он помнит нашу поездку на Апшерон!
– Когда я учился в университете, студенты, как вы понимаете, были настроены весьма скептически к власти, – молвил слово молодой депутат. – К нам приехал Федор Тихонович и выступил перед студентами. Вначале я думал: какой-нибудь обычный партийный догматик. Станет поучать, разглагольствовать. А он вышел на трибуну и говорит: «Это я у вас хочу поучиться! Послушать мысли молодого поколения!» И два часа отвечал на самые острые вопросы. Это большой успех для всех нас, что Федор Тихонович вошел в аппарат президента. Он будет хорошим мостиком между администрацией и депутатским корпусом.
– Вот видите, – удовлетворенно заметил Вельможа, – по песчинке, по камушку, и, глядишь, гора вырастает! И не надо никаких демонстраций, никаких парламентских слушаний!
Они отхлебывали виски. Белосельцев чувствовал губами приятное жжение горьковатого напитка, холод ледяного брусочка. Видел, что все эти люди связаны общим прошлым, соединены со множеством других влиятельных и известных людей. Движутся все вместе, через неудачи и временные поражения, поддерживая и помогая друг другу. Возвращают себе утерянные власть и влияние.
– Вы слышали последнюю выходку Банана? – похохатывал банкир, и Белосельцев догадался, что Бананом он называет президента. – Эта информация из президентской охраны. Он был в Красноярске, не пил, крепился. С самолета сошел нормальный. На заводах был нормальный. С интеллигенцией встречался нормальный. Но когда губернатор решил устроить пикник на берегу Енисея, он там сорвался! Сначала орал песни и всех заставлял петь! Потом устроил хоровод вокруг костра, упал на угли и прожег себе брюки! Потом заставил кидать в дерево пустые бутылки, кто из них самый меткий! Обезьянка, пресс-секретарь, настолько утомился этим буйством, что незаметно отошел, встал на берегу и отвернулся, чтобы не видеть безобразие. Банан заметил: «А-а-а, он с нами не пьет, брезгует!» Подкрался и пихнул его в воду! Тот брык – и стал тонуть. За ним охранники в реку, выловили, едва откачали. Представляете, мокренькая мохнатенькая обезьянка тонет, вопит, лысенький лобик из воды торчит, а Банан ему с берега орет: «А говорят, что дерьмо не тонет!»
Банкир хохотал, поворачивал ко всем свое свежее загорелое лицо. И все хохотали, радовались позору и сраму обезьянки, глумились над пьяным бесчинством Банана.
– А вообще-то, говорят, он очень плох, – заметил писатель, и в его словах прозвучала не жалость, не тревога, а злорадство. – У меня есть сосед по даче. Он специалист по восточной медицине. Мумие, иглоукалывание, массажи, всякие травки-муравки! Он по секрету сказал, что из Южной Кореи специально привезли известного восточного целителя. Тот лечит президента отварами, ядами, специями. Он, говорят, ночами от боли кричит! А это уже мозговое, это опухоль в ухе. С этим дольше полгода не живут!
Писатель содрогнулся, представляя гнилые внутренности ненавистного человека. Его сизую, в язвах печень. Багровую гематому мозга. Умирающее, покрытое синеватыми пятнами тело. Это зрелище одновременно и пугало, и вызвало радость.
– Я выступил на Верховном Совете с предложением медицинского освидетельствования президента, – улыбнулся молодой депутат, и в его улыбке было тонкое коварство умного, прозорливого политика. – Нам нужна его медицинская карта, история его болезней. Нация должна быть уверена, что ее президент психически и телесно здоров. Если он не пьяница, не шизофреник, не эпилептик, если у него здоровые печень и сердце, а в мозгу нет гематомы, пусть пройдет освидетельствование у ответственной медицинской комиссии, и та доложит о результатах. – Депутат обстоятельно пояснял свои доводы, говорил умно и с достоинством, и в его словах было легкое самодовольство здорового и молодого, избалованного успехом человека, с незапятнанной репутацией, достойного кандидата в президенты, способного сменить больного, разрушенного хворями и истериками самодура.
– Все-таки, если сравнить нынешних руководителей с теми, что были в Советском Союзе, это небо и земля! – высказался бакинский изгнанник, и на его восточном благообразном лице появилось выражение печали сочувствия. И то и другое адресовалось к народам, которые по недомыслию отказались от прежних вождей и за это испили полную чашу страданий. – Эльчибей, он пьяница беспробудный, нельзя понять, что он говорит, какой-то бред! Гамсахурдия, сумасшедший, довел цветущую Грузию до разорения и войны! Тер-Петросян безвольный, продажный, при нем Армению в каменный век опустили, люди трением огонь добывают! И, конечно, больно за Россию! Она достойна иного лидера. И я не сомневаюсь, она скоро его получит. – Он многозначительно посмотрел в сторону депутата. Тот перехватил его взгляд, слегка улыбнулся, медленно закрыл и открыл свои красивые карие глаза.