— Все-таки Аркадий Трофимович — опытный экономист и управленец, — осторожно заметил Круцефикс, испытывавший тайную симпатию к Куприянову. — При нем наблюдался заметный экономический рост. Он заручился поддержкой Бориса Николаевича. У него отличные отношения с Добровольским, а значит, с крупным бизнесом. Может, попробовать отговорить его от безумной затеи? Пообещать ему снова роль премьера? — Но тут же, под суровыми взглядами товарищей, Круцефикс поспешил отказаться от сентиментальной затеи. — Нет, едва ли он остановится, если за ним американцы. Как нехорошо, как нечестно! А мы так ему доверяли! — Круцефикс, поглотивший запеченный кабаний глаз, теперь осматривал новое лакомство — изогнутое желтоватое ребро, окруженное нежным, благоухающим мясом.
— Если уж, господа, говорить о настоящем пиаре, то расстегнутая ширинка Куприянова должна быть дополнена стратосферным, туго застегнутым костюмом нашего Президента. — Изящный в словах и жестах, слегка грассируя, министр обороны Дезодорантов вынул монокль и, играя солнечным зеркальцем, навел на присутствующих. — Я предлагаю поближе к выборам провести воздушный парад над Москвой, как во времена Сталина. Я подыму в воздух весь военно-воздушный флот России. Гигантская эскадра ракетоносцев, бомбардировщиков, истребителей, штурмовиков с ревом пройдет над Красной площадью. В головном «стратеге» будет находиться наш замечательный Президент, и народ увидит, кто истинный хозяин страны, держатель русской земли и русского неба. — Он уронил монокль, повисший на золотой цепочке. Кабаний семенник, перевитый упругой жилой, был съеден. Его сменила грудинка, смуглая сочная мышца в прожилках мраморного жира.
Есаул рассеянно слушал наивные речи сотоварищей, не оставляя мучительных попыток сочетать воедино множество разрозненных мыслей. Его мыслительный процесс напоминал усилия алхимика, который собрал в реторту десятки элементов — подвергал их нагреву, пропускал по змеевику булькающие растворы и газы, наблюдал, как вскипают разноцветные смеси, выпадают искрящиеся осадки. Но не было среди них драгоценного кристалла, волшебного философского камня, способного претворять обыденные чувства и мысли в бесценное золото откровения.
Служитель в облачении тирольского охотника — замшевая безрукавка, кожаный ягдташ, шляпка с фазаньим пером — положил перед ним на тарелку кабаний пупок — жилистый пузырь, наполненный шипящим соком. В этом мускулистом отростке таилась скрытая мощь. Пуповина соединяла зверя с племенной стихией, свирепой энергией косматых существ, с яростью звериных боев и гонов. Съесть кабаний пупок означало соединить себя с бесконечной жизнью земли, с языческим первородством, прозорливостью первобытной души.
Тем временем из-за Москвы-реки, из лугов, из полуденного горячего блеска подымалась пышная туча. Ее края состояли из белоснежных пухлых шаров, раздувавшихся один из другого. В сердцевине копилась тьма, фиолетовая чернота, в которой, как в люльке, дремала гроза. Луга блестели от солнца, от бессчетных цветов, мотыльков, разноцветных шмелей и мух, стеклянных стрекоз, а в туче собиралась студеная водяная сила, готовая погасить разноцветье луга. У края тучи, у белой сияющей кромки, парила семья ястребов, реяла в невесомых потоках.
— Василий, отчего ты не пьешь, не ешь? — окликнул его министр обороны Дезодорантов, озорно, по-гусарски вскинув золотистую бровь. — Солдат перед походом должен набить желудок.
Есаул не отозвался на замечание друга. Трапеза на дощатом столе, залитые жиром и кровью доски, падающие в фарфоровое блюдо кости напоминали поедание жертвенного животного — языческий пир под священным дубом, в стволе которого жил языческий бог, могучий Перун. Ему приносилась жертва, ему в угоду проливалась звериная кровь, ему посвящались возлияния и звоны кубков. Божество внимало, спрятавшись в гигантский ствол, в черную сочную крону. Обнаруживало себя в мерном движении тучи, которая выкатывала в синеве громады белых шаров.
— Вася, присоединяйся к компании. — Прокурор поднял хрустальный стакан с водкой. — Тебе лучший кусок принесли. Ты у нас — пуп земли. Выпьем за нашего Президента!
Все потянули стаканы со сверкающей водкой. В момент, когда хрустали страстно ударились друг о друга, Есаул произнес:
— Президент Парфирий нас предал. Он отказывается идти на третий срок. В сговоре с американцами уступает свое место Куприянову. Нас ждут огромные потрясения. Может быть, гибель.
Все замерли с протянутыми руками, в которых сверкали радужные хрустальные вспышки. Напоминали скульптурную группу, фонтан застывших фигур, в руках которых влажно переливалось стеклянное солнце, фигуры распались, невыпитые стаканы стукнули о доски стола.
— Ты с ума сошел, Вася! — трезвел прокурор Грустинов, выкатывая из жирных складок маленькие умные глазки, похожий на сердитого носорога. — Дурацкие это шутки!
— Я не шучу, — сказал Есаул. — В аппарате уже приготовлен текст, в котором Президент Парфирий объясняет народу, почему он не может остаться на третий срок. Уже состоялись две закрытые встречи Президента и Куприянова, где согласованы посты в будущем правительстве. Управделами Президента получило указание перестроить интерьер Ново-Огарева по эскизам Куприянова, на его вкус и манер. А главное, во время моей встречи с американским послом Киршбоу тот сообщил мнение на этот счет Госдепартамента. Президент Парфирий должен уйти, ему гарантируется иммунитет и участие в параполитических организациях мира. Нам же иммунитет не обещан, а, напротив, с нас будут спрашивать за издержки восьмилетнего правления, и, возможно, будут спрашивать в Гааге.
Настала тишина столь глубокая, что были слышны тихие голоса поваров у жаровни, поскрипывание шкворня, на котором вращался кабан, шипенье падающего в огонь жира. Туча воздвигала в небе свои бело-синие башни. В ее глубине, в фиолетовой тьме что-то слабо дрожало и вспыхивало. Так в животе беременной великанши бьется слепой младенец. Часть далекого луга была в сверканье, переливалась зноем и блеском, очаровывала струящимся разноцветьем. А другая была в тени, замерла, словно на нее наступила громадная темная стопа. Дуб, окруженный теплой тенью, еще стеклянно сверкал, но в его могучей кроне наступило безмолвие, утихли дрозды и малиновки, перестали скакать дятлы и белки.
— Но тогда, если все это правда, надо бежать! Продавать недвижимость, переводить деньги в «Банк оф Нью-Йорк», жечь документы и немедленно уезжать! — панически воскликнул спикер Госдумы Грязнов, глядя на дворец с готическими шпилями, ампирными колоннами и мусульманскими минаретами — свидетельство архитектурных пристрастий прокурора Грустинова. Там стояли автомобили, прогуливались ленивые шоферы, и можно было вскочить в «мерседес» и мчаться в «Шереметьево» на ближайший рейс в Лондон. — Надо сваливать отсюда немедленно!
— Это абсурд, — остановил товарища крайне взволнованный Круцефикс. — Зачем бежать? Надо договориться с Куприяновым. Аркадий — разумный, взвешенный человек. Мы с ним работали. Он меня ценит. Не так-то много способных экономистов и управленцев, готовых работать в правительстве. Это не то что сажать в тюрьму олигархов или отдавать приказы снести с лица земли очередной чеченский аул. — Круцефикс язвительно взглянул на Есаула, чуть отсаживаясь от него. Провел между ним и собой черту, помещая себя в безопасную зону, куда не было хода Есаулу.