Лимонову — в тюрьму
Дорогой Эдуард!
Не знаю, как у тебя в «Лефортово», но у нас, «на воле», вовсю строят «неолит с человеческим лицом». Людоедская жилищная реформа возвращает гражданина в пещеру. Земельный помещичий кодекс не оставляет крепостным даже «юрьева дня». Электрическая, газовая и железнодорожная монополии движутся от Чубайса — к лучине. Пенсионный фонд надежно обеспечивает «гробовые». Здравоохранение и образование строятся по принципу: «больному СПИДом читать не надо». Налогообложение напоминает средневековую каменную давильню, куда укладывается налогоплательщик с ИНН на лбу, и из него, с немецкой пунктуальностью, Греф выжимает до капли все жизненные соки. Голенький, плоский, на согнутых ножках, прикрывая тощий пах, бежит русский Иван на огород сажать спасительную морковку.
Кое-кто скажет: шапки долой — великое советское прошлое, с могучей экономикой, атомными городами, деревенскими самородками и бесплатными университетами, кануло в пучину, как «Варяг». Оставило по себе реквием на слова Александрова и красный флаг, с которым военный балет, подготовленный в Уголке Дурова, совершает праздничное дефиле. Но мы с тобой так не думаем.
Жить стало невозможней, но жить стало веселей. Бойцы ОМОНа с длинноствольными автоматами ходят по электричкам, заставляя пассажиров брать билеты. Губернаторы заявляют, что злостных неплательщиков будут выселять из квартир в помещения с печным отоплением. Пенсию собираются платить на пятый год после смерти. Неграмотных детишек в лапоточках будут водить в Музей Реформ и показывать электрическую лампочку и говяжью колбаску. Из русского языка уберут букву «р», и язык будет называться «гусским». Земля получит, наконец, хозяина, того, кто не дошел до Москвы в 41-м. На ней, по эскизам Лужкова и Громова, откроют «сафари-парки», где туристы в тирольских шапочках станут стрелять косуль, лосей и фазанов.
Советский народ победил фашизм, но рынок хочет сломить советский народ. Товаром объявлено все: кусочек асфальта под колесом автомобиля, женские гениталии, гроб убитого под Шатоем солдата, место священника в приходском храме, совесть журналиста НТВ. Даже Родина, чья рыночная цена не подымается выше стоимости «второго гражданства». Однако камера в «Лефортово» и удар кастетом в затылок — пока бесплатно.
Люди, даже те, что, подобно дрессированным мышам, голосовали за Ельцина и Путина, начинают понимать, что все это, вместе взятое, называется капитализмом, буржуазностью, перестройкой, пятном на лбу Горбачева, дымком из танковой пушки Ельцина, слюнкой на губах Починка, презрением в глазах иностранца, холуйством коммуниста-расстриги, детской ручкой, посиневшей от уколов наркотика.
Помнишь, в школе нам говорили, что в телескопы видно, как под воздействием марсианского лета тают полярные шапки, и планета превращается в рыжее пекло. Сегодня без телескопа, невооруженным глазом, видно, как сокращается Россия, тает ее народ, исчезают ее поселения — и великая страна покрывается мутью и нежитью. Только цветет, как ядовитая орхидея, полыхает в русской ночи лужковский Вавилон, переедается отобранными у России калориями, срыгивает бесконечными праздниками и фестивалями. «Золотой миллиард», о котором толкуют политологи, имеет на Рублевском шоссе свой филиал, минными полями и «спиралью Бруно» отгороженный от вымирающей страны. Сидя на золотых унитазах, недавние коммунисты и отличники еврейских олимпиад читают «Коммерсант», глотают ломти ананасов, смотрят собачьи бои, котировки на биржах, фильмы Никиты Михалкова. Странные люди, не правда ли?
Неужели они и впрямь полагают, что стопятидесятимиллионный народ, родивший Пугачева и Разина, Кропоткина и Ленина, так и будет всю остальную историю кушать лепешки из лебеды и бороться за права человека? Надеются, что не появятся люди, подобные Вернадскому и Маршалу Жукову? Что Пелевин вытеснит Шолохова, пастор Мень — Серафима Саровского, поминовение «жертв Холокоста» стараниями Матвиенко заменит праздник Победы?
Мы с тобой знаем: до революционной ситуации далеко. В Приморье пытаемые морозом люди не идут в партизанские отряды, а покупают буржуйки, обрастают шерстью и выбирают очередного Деда Мороза. Крестьяне, которых вот-вот погонят с земли и станут менять на породистых сук, не берутся за вилы. «Красный пикет», перекрывший Охотный ряд в день принятия Думой «Земельного кодекса», не напоминает Октябрьское восстание. Но чуткий зрачок, твой, Лимонов, среди мертвечины унылого конформизма, трусливой покорности, остывающего самосознания углядит живые, горячие молекулы ненависти. Чуткое ухо услышит, как начинают содрогаться глубины народного духа, словно заводят танковые моторы.
Полагаю, ты в «Лефортово» пишешь книгу революции. Сусликов в тюрьме лепит фигуры гранатометчиков. Твои прекрасные парни, герои НБП, на нарах видят краснозвездные сны. Скинхеды не хотят учить азербайджанский. Православные батюшки не желают вживлять в себя «чип 666». Слово «буржуазный» среди молодых интеллектуалов означает — «заразный», «подлый», «поганый», «подлежащий уничтожению».
У твоих книг, я знаю, есть и буржуазный читатель. Хакамада назвала тебя: «человек-бестселлер». В своем новом романе посоветуй магнатам, когда они будут садиться на золотой унитаз работы Фаберже, пусть проверят его на отсутствие мин. Поедая лакомый ломтик ананаса, пусть убедятся, что он не содержит стрихнина. Пусть никогда не забывают хорошо проверенное правило: «Оторванные головы не любят есть ананасы».
Обнимаю, до скорой встречи «на воле».
июнь 2001 г., № 23
Путин на погребении Собчака прощался с либерализмом, и вдовьи слезы Нарусовой оросили могильник, куда забетонировали капсулу страшной разрушительной силы. И через тысячу лет извлеченный из кургана скелетик, мучнистый череп и мальтийская ладанка будут светиться в ночи. Либерализм в России кончился, как эпидемия, унеся с собой восемь миллионов жизней. Израсходовал свою энергию в борьбе с кровяными тельцами русских. Перенеся страшную, смертельную болезнь, Россия похожа на изможденную женщину, которая ходит, держась за стенку.
Быть может, воздух России, в котором хорошо расти березам и елкам, в котором далеко видны двуглавые орлы и красные звезды, который могучим дыханием наполняет легкие бегущего в атаку солдата и певца, поющего «Вдоль по Питерской…», — этот воздух противопоказан либеральному микробу, и тот в конце концов вместе с Гусинским отлетает в Испанию. Дон Гусинский и мсье Березовский — это слабое подташнивание, оставшееся от либерального недуга.
«Союз правых сил», триста спартанцев, вставших в ущелье русской политики, чтобы преградить путь фашизму и диктатуре, — это союз очень богатых, раздобревших на несчастьях народа нечестивцев, среди которых Гайдар, Чубайс и Немцов неизменно изображаются на русских лубках с костями крест-на-крест у подбородков. Явлинский все больше похож на водяной знак, который виден лишь в том случае, если сквозь доллар смотреть на солнце. Юшенкова не разглядеть в микроскоп, и только Павел Грачев, спящий с парашютом, вскакивает ночью с криком: «Гаденыш!», тщетно ищет несуществующего врага.
В русском сознании, где навсегда, как на горячем воске, отпечатались такие понятия, как татаро-монгольское иго, нашествие французов, нападение кровавого Гитлера, там же, в этом списке национальных трагедий, значится «либерализм».