«Но где самолет? И ведь это не зачуханный чартер – солидный рейсовый борт. Где он мог „загулять“ вот уже на полтора часа?»
Телефон не умолкал. Временный секретарь, взятый в эту поездку, настолько не справлялся с делами, что готов был сам написать заявление об увольнении, когда б имел хотя бы одну свободную минутку.
Приходили скверные сведения из верхов прокуратуры. Начались непонятные передвижения в следственной части. Над двумя полковниками, которые, как казалось Винглинскому, надежнейше прикрывали его задницу, нависла опасность повышения. Опыт показывает: повышение человека портит и отдаляет, он перестает чувствовать себя обязанным настолько, насколько чувствовал прежде. А может быть, дело и еще хуже – повышение санкционированное, чтобы заменить хороших полковников плохими, голодными и якобы честными.
«И Либава ведет себя как… Либава. Даже на вопрос, все ли он изъял материалы по съемке, отвечает каким-то противным ориентировочным голосом. Гнать бы его, но верен. Хотя кто сказал, что тупой и ленивый – это обязательно верный?»
Пообещав себе подумать на эту тему, объединив ее с темой капитана Захарова, Винглинский снова стал набирать номер Нины, причем без всякой надежды застать ее у трубки. Упала на дно, отливается слезами, отпивается «Баккарди». Почему все деловые женщины в последнее время пьют «Баккарди»? Интересно, это тонкое наблюдение или ошибочное? Ответить себе олигарх не успел. В трубке раздался голос Нины.
– Слушай, со мной все в порядке. Не волнуйся. Скоро позвоню.
И конец связи!
Ну, это уже превосходило всякие представимые пределы хамства. Держа в одном кулаке хрустящий телефон, а в другом комкая свою невидимую глазу, но страшную ярость, Винглинский отвернулся от стеклянной стены, за которой он наблюдал безрадостную, шумную и непонятную жизнь аэропорта, и посмотрел на официанток, с какой-то сервисной обреченностью склонившихся у стола. Увидев его глаза, они зажмурились. И в этот момент в помещение бодрой, южной, почти беспечной походкой вошел Кирилл Капустин. Никто не объявил о его прилете, но Винглинскому было наплевать, с какого самолета спрыгнул этот человек. Теперь было с кем поговорить.
– Пойдем на воздух?
– Зачем? – огляделся Капустин. Ему смешно было думать, что тут стоят какие-то прослушки.
– Нет, просто дышать нечем.
– Ах, если… Они вышли.
Капустин закурил. Берегший свое здоровье олигарх с завистью смотрел на него. Потом откатил ногой дверь и крикнул ближайшей полумертвой официантке:
– Коньяку!
Пока она возилась с подносами и рюмочками, Капустин предложил знакомцу свою фляжку. Винглинский глотнул, потом еще, и начал плеваться, как будто после первого глотка не распробовал, что ему дали за дрянь. И без промедления перешел к делу:
– Ее надо убирать.
Капустин сразу понял, о чем идет речь. У него была коекакая информация о стиле отношений, которые сложились между самостоятельной девушкой и ее патроном.
– Как?
– Как хочешь.
– Не нервничай. Ну пропала, ну найдется.
– Уже нашлась.
– Да-а?
– И снова пропала.
Капустин почувствовал, что разговаривать ему с Винглинским будет трудно. Каждая девушка имеет право на выкрутасы, но не в таком все же количестве и не настолько за пределами своего профессионального статуса. Он попытался начать издалека:
– Помнишь, ты как-то говорил, что вы начинаете срабатываться…
Олигарх замахал тонкими руками:
– Ну, хва-атит, Кирюша, не лови меня на слове, причем Бог знает когда ляпнутом.
Капустин тихо усмехнулся:
– Ну и как ты мне прикажешь это преподнести шефу? Винглинский подумал несколько секунд.
– Во-первых, я сам Андрюше позвоню, во-вторых, сообрази что-нибудь. Нельзя ее держать поблизости от этого дела. Эта афера так раздулась, что если как следует лопнет… Понимаешь, она, видите ли, верит, что этот сибирский бензин настоящий. А мне давно уже один из братьев проговорился, как они дурят общественность. Вернее, один дурит, а второй верит. На чем все и держится.
Капустин сам отпил из фляжки.
– Хваткие мужички.
– Они свое получат, – сказал олигарх таким тоном, что нельзя было понять – радоваться надо за «мужичков» или бояться.
Капустин взвесил фляжку в руке.
– Но знаешь, что я тебе скажу? Твоя история со сверхбензином теряет актуальность. Вернее, не так: она отходит на второе место, в тень.
Олигарх медленно – с той скоростью, с какой доходило до него сказанное, – повернулся к нему.
– Что ты имеешь в виду? Капустин опять отхлебнул.
– На настоящий момент непонятно, в каком виде нам нужна эта «чистая сила» – в работающем или в разоблаченном.
Винглинский сделал нервный жест рукой:
– И мне непонятно, что ты там говоришь. У меня стол завален контрактами на выступление этих лесовиков с их черепахой сразу в восьми штатах и в Монако. А я при этом знаю, что это надувалово.
Капустин успокаивающе положил руку ему на плечо:
– Ну, отправь одного, того, кто дурит, пусть распинается. Пусть говорит, что нет средств для доставки настоящей аппаратуры из Калинова, а она скрыта на дне какого-нибудь атомного колодца, а поверх него курган.
Винглинский сплюнул.
– Это пурга. Дешевая, и даже очень дешевая. Собеседник развел руками:
– А нам больше на настоящий момент ничего и не надо. Мы переносим попытку на более высокую высоту, извини за стиль.
– Что это значит?
Капустин допил коньяк, спрятал фляжку в карман.
– А мы начинаем выборы президента.
– Барбадоса? – спросил разбито и опустошенно олигарх.
– Зачем? Президента России. Без булды, как говорят не знаю где. И хочешь узнать, кто будет претендент и кандидат? Молчишь – значит, очень хочешь. Андрюха. Андрей Андреевич.
Винглинский снова сплюнул в бездну крутящейся метели.
– Что-то потерял я чувство юмора.
– Это правильное ощущение… Итак, Андрей Андреевич Голодин, и ни граммом меньше.
Винглинский помял виски.
– Знаешь, такая дичь все это, что хоть верь. Капустин спрятал пустую фляжку в карман.
– Еще совсем немного – и начнешь. Твой статус главного финансового стержня сохраняется, ну, естественно, «там», на Восточном побережье, мы получаем очень толстый денежный кран. Так вот, твое положение в схеме почти прежнее, только не вшивых, подпольных профессоров будем мы продвигать в человеки, а бывших вице-премьеров. А ведь он не сразу согласился. Кому рассказать!.. Уговаривать пришлось, умные исторические факты цитировать. Но теперь все, конь бьет копытом.