Но выстрелы быстро стихли, а потом что-то садануло в затылок. Или сначала был удар по голове, а потом уже все стихло? Теперь не важно.
Очнулся Геннадий Свиридов со связанными руками около все того же УАЗика. Пашка Боровков, раненный в руку и грудь, хрипел на земле под раскрытой дверцей. Боевики грубо усадили его около простреленного колеса. Они уже успели обыскать машину и сейчас о чем-то совещались.
Главный среди них, с бритым черепом и черной лопатообразной бородой, недобро косился на Свиридова. Молодой юркий парень что-то объяснял старшему, но бородатый сомневался.
Свиридов заметил приготовления боевиков к отходу и окончательно сник. В груди засосала щемящая тоска, тупая боль в голове сразу отошла на второй план. Сейчас убьют, решил капитан. Офицеров: и военных, и милицейских – боевики в плен не брали. Казнили на месте. Хорошо, если просто застрелят, а то и горло могут перерезать или глаза выколоть.
Сразу вспомнилась жена, которая подзуживала, чтобы он не отказывался от очередной командировки в Чечню. Тут и денег больше, и продвижение по службе можно получить. Все же ездят, и большинство возвращаются, твердила она. Такая вот меркантильная бабская логика.
Или у нее другой интерес в том, что мужа три месяца дома не будет?
Стерва! Все из-за тебя! Получишь теперь цинковый ящик вместо майорской должности!
В руках у молодого боевика Свиридов увидел видеокамеру. Боль в груди стала невыносимой. Худшая мысль подтверждалась. Сейчас отрежут голову, а казнь запишут на пленку. Свиридов уже видел подобные съемки на захваченных у боевиков кассетах.
Главный бородач что-то решил. Геннадия поволокли и усадили рядом с Пашкой. Боевики расступились, приготовились к зрелищу.
– Мы вас не звали, шакалы. Вы сами пришли на нашу землю. Вы здесь и умрете, – устало, без пафоса произнес бородатый, как будто говорил это сотни раз.
Он подал знак. Клацнули затворы автоматов. Свиридов зажмурился. Раздались оглушительные автоматные очереди. Металл звенел от пуль. Автомобиль сотрясался и толкал в спину.
Когда стрельба закончилась, Геннадий приоткрыл глаза. Кривые улыбки боевиков с любопытством оценивали его реакцию. Геннадий посмотрел влево. Пашка тоже был жив. Все пули прошли на несколько сантиметров выше и изрешетили УАЗик.
Свиридова оттащили на пять метров от машины. Поставили напротив Боровкова. Развязали руки.
– Ты будешь жить, – объяснил бородатый. – Убей его, и мы тебя отпустим.
Кто-то подошел и сунул пистолет.
– Убей его! – повторил команду бородатый.
Ослабевшую руку оттягивал настоящий пистолет. Вокруг улыбались боевики. В тяжелой голове роились безумные мысли. Появилась надежда. Выстрелить в бородатого, перестрелять остальных. Их ведь совсем не много. Если даже не успею, то умру достойно. А может, успею?
Свиридов обернулся.
Глупости. Не удастся сделать и первого выстрела. Стволы двух автоматов хищно смотрят в спину.
«Будешь жить. Мы тебя отпустим». Слова бородатого дарили надежду. Он не обманет. Зачем ему обманывать пленного милиционера?
– Хочешь жить? Стреляй! – подбадривал командир боевиков.
Хочу жить. Хочу! Буду жить! Один выстрел – и я свободен. Нажатие на курок – и…
Геннадий посмотрел в глаза Павлу. Боровков все слышал и понимал. Единственный друг долго смотрел не мигая, потом неуловимо кивнул, одновременно опустив веки. И показал взглядом на рану в животе.
«Я согласен. Я не жилец», – расценил знак Павла Геннадий.
У бородатого заскрипела рация. Он выслушал, коротко ответил на чеченском и обратился к Свиридову:
– У тебя пятнадцать секунд. Стреляй! И ты свободен.
Свиридов поднял пистолет. Пашка глядел не на ствол, а прямо в глаза. «Зачем он так?» – успел подумать Геннадий.
В глазах друга мелькнула вспышка удивления, тело вздрогнуло, взгляд потух. Свиридов почувствовал отдачу в руку и ошеломленно посмотрел на пистолет. Пальцы каменной хваткой сжимали курок, из ствола шел запах пороха.
Я нажал на курок? Я выстрелил?
Я убил Пашку Боровкова!
Тут же кто-то забрал у Свиридова оружие. Тело Боровкова запихнули в машину. Подошел молодой юркий парень с видеокамерой. Он улыбался:
– Я все записал, – чеченец похлопал видеокамеру. – Теперь будешь работать на нас. Забирай свои документы, легавый. С тобой свяжутся в Москве.
Свиридов механически сунул удостоверение сотрудника милиции и паспорт в карман. Теперь чеченцы все о нем знают. До него постепенно стал доходить коварный замысел боевиков.
Чеченец достал пистолет и неожиданно выстрелил Свиридову в бедро.
– Так будет правдоподобнее, – объяснил он упавшему милиционеру.
Боевики спешно уходили в лес. Последний подкинул Свиридову его табельное оружие.
Когда все боевики скрылись, капитан милиции Геннадий Свиридов в очередной раз испугался. Он с ужасом вспомнил, что не сделал из личного оружия ни единого выстрела. Рука сжала пистолет и истерично палила по кустам, пока не кончились патроны.
В этом состоянии его увидели из бронетранспортера федеральных войск, который спешил на помощь от блок-поста.
Через два месяца в Москве Геннадий Николаевич Свиридов получил орден и повышение по службе. Больше всех этому была рада жена.
А еще через месяц к Свиридову обратились с первой просьбой посланники боевиков. Когда он попытался сыграть в «непонятку», ему подкинули видеокассету. Запись была качественной.
Два человека в милицейской форме друг напротив друга. Один стоит, другой сидит. Целехонький, не раненный Свиридов поднимает руку. Выстрел – и крупным планом умирающий Боровков.
С тех пор Геннадию Свиридову пришлось выполнить немало заданий боевиков. Иногда они отвечали взаимностью и сливали информацию на конкурирующие преступные группировки. За раскрытие крупной сети азербайджанских наркоторговцев и грузинской группировки по угону престижных автомобилей Свиридов получил звание подполковника и очередное повышение в должности.
Жена была рада. Сослуживцы завидовали.
Но каждые полгода в салон автомобиля Свиридову подбрасывали видеокассету. Там была одна и та же запись. Друг против друга. Выстрел. И затухающий взгляд Пашки Боровкова.
Менялись автомобили, устанавливались дорогие сигнализации, но время от времени на водительском сиденье Геннадия Николаевича появлялась видеокассета. На ней красовалась неизменная надпись: «Пока только тебе».
Первая эмоция – выбросить, уничтожить – каждый раз подавлялась. С затаенным страхом, в закрытой квартире, при зашторенных окнах, в болезненной лихорадке он просматривал кассету. А потом ехал за город, обливал бензином и сжигал. Кроме страха всегда присутствовала безумная надежда, что в этот раз все будет не так. Выстрела не будет, и друг окажется живым.