Тихон вспомнил, как Нина выхватила игрушку из горящей машины и потом несла в свободной руке, боясь потерять. Другой рукой она обнимала Тихона. Ее грудь, освобожденная от лифчика, терлась о его тело, но лишь сейчас это воспоминание заставило напрячься мышцы в низу живота. Тогда нужно было только дойти.
Заколов стиснул зубы, запрокинул голову. Вверху витые провода липли к небу и тонко насвистывали заунывную песню. Также противно ныло в груди. Хотелось выть от бессилия и злости. Бандиты обманули его. Нины нет, что с ней – неизвестно, и он никак не может ей помочь. Он не может помочь даже себе.
Заколов дернулся, веревка крепко обхватывала грудь, в спину впивался треугольный железный профиль. Кругом, сколько видно глазу, тянулась голая степь. Когда его здесь обнаружат? Может, через месяц, когда он превратится в высохшую мумию. Или раньше его сожрут степные волки?
Брошенный медвежонок грустно глядел в песок. Если Нина оставила его, значит, она в беде. Тихон вспомнил их вынужденные прикосновения на железнодорожном откосе, застенчивые слова девушки, ее робкое переодевание в лунном свете, глаза, наполненные романтической мечтой. В ее грезах был он.
Быть чьей-то мечтой – это окрыляет, но и обязывает. Тихон вдруг понял, что человек из мечты всегда лучше настоящего. Но если ты знаешь, что являешься частью мечты, – невольно ведешь себя по-другому, становишься сильнее, смелее и искреннее. Ты тянешься к тому смутному идеалу из чужой мечты. Ты уже не можешь сдаваться. В тебя верят, на тебя надеются.
Заколов поджал под себя ноги и попытался встать. Веревка уперлась в невидимую перекладину, ноги остались в полуприсяде. «Так еще хуже, лучше опуститься», – решил он и плюхнулся на песок. Веревка скользнула по грубому металлу. Шуршащий звук трения вселил надежду.
Заколов вставал и приседал, натягивая путы, так, чтобы веревка терлась о ребро опоры.
Но сколько приседаний нужно сделать, чтобы веревка лопнула? Как-то в школе на спор он сделал двести приседаний. А хватит ли этого сейчас?
Тихон сгибал и разгибал ноги, голова наливалась тяжестью, бедра каменели. Сначала он считал приседания, но потом сбился. Двухсот явно не хватило. Он делал перерывы, нависая всем телом вперед, чтобы веревка всегда терлась в одном и том же месте. Один раз он попытался резко участить движения, тогда волокна нагреются и потеряют прочность. Но в глаза наплыл пылающий рыжий шар, а виски так сдавило, что он рухнул на колени и с трудом восстановил ускользающее сознание.
Силы таяли, а веревка не поддавалась.
Домой, убитая горем, Елизавета Кондратьевна Есенина добралась только 2 мая. Из-за непонятной аварии на железной дороге, о которой ничего не сообщали, но шушукались на вокзале, поезда долго не ходили.
Около родной калитки ей навстречу выбежала соседка.
– Приехал твой Вовка, вчера еще, – на ходу сообщила она.
– Вот и хорошо. Есть теперь помощник, – попыталась себя успокоить Елизавета Кондратьевна. Управиться одной с предстоящими похоронами мужа ей было бы тяжко.
– Только потом тут приезжали… – промямлила соседка, но спохватилась и стрельнула глазами: – А где Василий? У магазина мужики перехватили? Ох уж эти праздники…
– Нет теперь моего Васи, – ответила Елизавета Кондратьевна и, уже не сдерживаясь и не стесняясь, закатилась в рыданиях.
Во двор женщины зашли обнявшись. Дверь в доме оказалась открытой. Две женщины сидели на кухне, лили слезы и утешали друг друга.
– Вов, – вспомнив о сыне, позвала Елизавета Кондратьевна, – Вов, ты где?
Она прошла по комнатам, сына нигде не было.
– Скоро придет, – убежденно пообещала она.
– Жаль, что он с отцом не повидался, – вздохнула соседка.
– Из города Васю перевозить надо. Без денег никто не везет. А еще гроб заказать, – вспомнила о тяжких заботах Елизавета Кондратьевна. – Хорошо, хоть денежек на черный день скопила. Вот и пригодились.
Она прошла в спальню, достала заветный сверток, пальцы ощутили неприятную тонкость пакетика. Еще не веря ужасной догадке, она развернула целлофан и достала тетрадный листочек. На таких листочках в клеточку она писала письма сыну в колонию. Пальцы слушались плохо, глаза с трудом собирали отдельные буквы в слова.
Когда она поняла, что Вовка забрал все деньги и снова ударился в темные дела, руки безвольно опустились, а глаза, и так выплаканные за прошедшие сутки, наполнились самыми горючими материнскими слезами. Хотя еще час назад ей казалось, что горше уже быть не может.
Соседка, впорхнувшая в комнату, усадила Елизавету на кровать, прочла выпавшую записку.
– Ты полежи, Лизавета, полежи. Полегчает, – приговаривала она, не находя других слов.
Стыд, огромный стыд за непутевого сына жег Елизавету Кондратьевну. Ну за что ей такое наказание в эти дни? Она уткнулась в подушку, чтобы не видеть участливого взгляда соседки. Слез не осталось, пустоту заполняли горестные мысли. Теперь придется унижаться, занимать деньги, ловить на себе любопытные взгляды и слушать фальшивые слова утешения. И каждый из утешающих будет тайно думать: хорошо, что у меня все не так уж плохо.
Ну почему ей бог послал такого сына? Как теперь жить дальше?
Отдышавшись, Заколов оттолкнулся спиной от ненавистной опоры, к которой был привязан, и продолжал упорные приседания. Он понимал: если не освободится сегодня, то завтра шансов останется еще меньше. Без пищи и воды организм не восстановит силы.
Его движения были не столь интенсивны, как час назад, но Тихон чувствовал, что веревка начала перетираться. Волосок за волоском она сдавалась перед упорством человека.
От частых приседаний ноги и голова Тихона гудели, сердце колотилось, сбивая дыхание, перед глазами плавали мутные круги. Но путы становились слабее. Это вселяло надежду. Предстояло сделать последнее усилие.
Упершись окаменевшими ногами в основание опоры, Тихон наклонился вперед, насколько позволяла вытянувшаяся веревка. Глубоко вздохнув, он что есть сил, рванулся телом, словно спринтер на старте. На мгновение веревки вонзились в кожу, но не выдержали яростного напора. Сзади лопнули последние нити, и Заколов рухнул лицом в песок.
Он свободен!
Блаженная расслабленность мягкой волной наполняла изможденный организм. Вытянутая рука коснулась плюшевого медвежонка. Шевелиться не было никаких сил.
В стороне послышалось тарахтение мотоцикла. «Как же было бы здорово, если бы кто-нибудь меня сейчас подвез», – сладко подумал Тихон.
Звук приближался. Заколов поднял голову, оперся на затекшие руки. В легком мареве появился мотоцикл с люлькой.
Тихон вглядывался в лицо водителя, а когда узнал его, вскочил и побежал. Но погоня была недолгой. Мотоцикл сбил уставшего Тихона колесом люльки.