— Извини, Митя, ничего нового. Бог знает когда замечено: одна человеческая смерть — горе, а тысяча — статистика.
— Да, согласен. Да! — кивнул, корябая ногтями щеку, Дир Сергеевич. — Только ты не дал мне договорить. Тут все дело в обратной связи. Понимаешь?
— Нет.
— Мое ноу–хау в том, что можно повлиять. Одно дело — утолять сенсорный голод путем созерцания информационных трупов, и совсем другое — самому участвовать в их производстве. Наш случай. Да, мы убьем два–три десятка украинских добровольных предателей славянского дела. Вроде бы ерунда, почти рядовое событие. Но сюжет этот, пройдя по всем каналам, бесконечно размножит количество жертв. Мир увидит миллионы зарезанных и растрелянных. Понимаешь?! Причем война — их же подлым оружием! Я перехватываю эфес. Они сумели из десятка албанских трупов (может, и не албанских вовсе) устроить мировое телешоу под названием «Сербы — звери». Я отвечаю им на их же языке. Они не сразу поймут, в чем дело. Думают, что только им можно, и не верят, что их тоже можно «поджарить». Пущу судорогу, пущу! И тогда испытаю восторг восстановленной справедливости.
— Извини, Митя, но я не понимаю. — майор сделал большой глоток минеральной воды.
— Чего?
— Зачем ты туда летишь?
— А что?
— Ты нарушаешь чистоту эксперимента.
— Чем же?
— Своим присутствием. Если б ты остался у телевизора в Москве, отдал приказ и получил экранный результат, тогда — да, все чисто. Эти несчастные украинские парни были бы для тебя всего лишь информационными единицами. А так ты увидишь их кровь, их судороги, агонию, даже ощутишь запах, если захочешь. Но при этом ты уже вовсе не геополитический дизайнер, а обыкновенный мясник.
Дир Сергеевич довольно долго молчал, потом вдруг просиял, ему явился отличный ответ:
— А ведь я не для себя стараюсь, Саша. Пусть я лишусь своего личного, мелкого удовольствия. Все, что я сделаю, все для людей! Для россиян. Если хочешь, для москалей. Ты смотришь так, Саша, будто тебе все это не очень нравится.
— Я никогда этого не скрывал.
— Это правда. Ты вообще, если вдуматься, не москаль.
— А кто же я? — усмехаясь, поинтересовался майор.
— В лучшем случае — москвич.
— Есть заметная разница?
— Да, Саша, есть. Объясню на градостроительном примере, если ты не против. Вспомни Калининский проспект, ныне Новый Арбат.
— Вспомнил.
— Так вот, москвичи презрительно называют его «вставная челюсть», а для москалей, увидевших его в те времена, когда он только–только был воздвигнут, Калининский представлял собой символ современности, продвинутости, приобщения к мировому архитектурному мейнстриму. Москвичи тряслись из–за своих хваленых переулков, а москалей грело, что их столица ни в чем не уступает заокеанским бродвеям. Кстати, большинство москалей живут совсем и не в Москве. Раньше их называли московитами. Москали не обязательно русские по крови. Беринг и Багратион были именно москали. Москали, а не москвичи построили державу, если хочешь знать. Москвич сыт и бесперспективен.
Майор слушал и не слушал разглагольствования шефа. Слушал, потому что надеялся, что сквозь необязательный, прихотливый треп прорвется ненароком какая–нибудь полезная деталь, и не слушал, потому что непрерывно вертел в сознании ситуацию там, на берегу Элевента. Во время последнего разговора Елагин обещал Игорю, что сделает все возможное, чтобы взгляд «наследника» был запорошен предваряющей информацией об объекте. Этим майор и занялся во время подлета «МИ–4» к району предполагаемых кровавых событий.
— Где Афганистан? — спрашивал Дир Сергеевич, прилипая носом к стеклу. — Вон там, за рекой? Это Вахш или как его, Пяндж?
— Это не Вахш и не Пяндж, — терпеливо объяснял майор. — Это один из притоков Вахша, то есть Пянджа. Ты запутал меня, Митя. Граница не везде проходит строго по этой реке.
— Эти горы — еще Таджикистан, а там уже…
— Правильно, Афганистан. Мы сейчас летим вдоль границы. Забираемся в горы. Слышите, как изменился звук мотора? Высокогорье…
Дир Сергеевич кивал, хотя не был уверен, что уловил указанное изменение.
Река внизу переливалась, будто сплетенная из нитей расплавленного серебра. Пепельно–серая каменистая равнина разлеглась и на юг, и на север от нее. Лишь кое–где, как кусочки свалявшейся шерсти, виднелись скопления серой растительности. Сзади и слева от стрекочущей скорлупы с мотором дышали сознательной белизной горные вершины. Воздух был чище, чем это требовали нужды зрения, отчего сердце время от времени робело и как–то беспредметно спохватывалось, обнаруживая себя в центре такой разреженности и прозрачности.
— И ни человечка. Здесь никто не живет, — удивлялся Дир Сергеевич.
Но это было не совсем справедливо. Они видели и поселение в четыре дома без крыш, то есть заброшенное, и одинокий грузовик, непонятно как забравшийся в эти места.
— Грузовик с вершины Килиманджаро! — шептал московский гость–инспектор.
Заканчивалось большое путешествие, стартовавшее в Домодедове двое суток тому назад. Майор ввалился в салон в последний момент, ему даже думать не хотелось, что могло бы быть, опоздай он. Впрочем, он однозначно решил для себя: если не успеет, то просто позвонит Диру и расскажет все открытым текстом. С каждым шагом и днем эта история все больше начинала напоминать Вавилонскую башню — грандиозно, сложно и бессмысленно. Уже находясь на борту, Елагин, выпив коньяку, решил, что он сознательно «расколется», если «наследник» хотя бы намекнет, что о чем–то догадывается. Сам его внезапный порыв в сторону Памира говорил о многом. Еще один ехидный, намекающий звук, и со всей этой ерундой можно будет завязывать.
Чем это грозит начальнику службы безопасности? Он перестанет быть начальником службы безопасности, только и всего! Тоже мне потеря!
Моральный долг перед Аскольдом? Он уже не ощущался так остро. Тем более после неудачного самоубийства Клауна. Стало ясно, что все разрешится и без его, майорова, внимания. Стена непроницаемости рухнула, теперь нужно просто разобрать обломки, и суть обнажится сама собой. Дело до конца доведет и Рыбак, и Патолин, и любой третий товарищ. И уже все равно — жив старший Мозгалев или нет.
Так зачем тогда вообще тащиться с младшим Мозгалевым в эту дурную турпоездку? Просто привычка доводить все до конца? Чепуха! Есть ли рациональные причины не торопиться с саморазоблачением? Или просто влечет за собой простая инерция уже начатого дела?
Ну узнает «наследник» прямо сейчас, что его в очередной раз собираются надуть, — его действия? Ладно, разозлится, закусит удила и устроит побоище реальное, а не подставное? Опять–таки — чепуха. Не станет же он расстреливать ни в чем не виноватых третьесортных КВНщиков. Нельзя же убивать людей только за то, что они бездарны. Честно говоря, просто нет сил для резких движений. Объяснений с Диром, саморазоблачений. Нет сил для элементарного предательства, то есть для звонка каким–нибудь местным начальникам, если они водятся в здешних горах.