…Поставив последний автограф, я выбралась из отделения и побрела домой. Больше всего на свете мне хотелось сейчас остаться в одиночестве и подумать над запутанной ситуацией. Похоже, что все, с кем я разговаривала, врали по первое число. Роза Михайловна отчего-то сделала вид, будто не знает о смерти зятя. А мне в это верится с трудом. Неужели в милиции не рассказали ей о трагедии, случившейся с Петром? Хотя делом об ограблении занималось одно отделение, а самоубийством Лизы другое, их сотрудники могли и не состыковаться. Нет, глупости. Естественно, те, кто стал копаться в причинах, из-за которых Лиза отправилась на тот свет, узнали о смерти ее мужа. Впрочем, может, эта информация дошла до них не сразу, а через пару дней, вот Розе Михайловне и забыли сообщить. Ой, не может быть. Она точно знала о кончине нелюбимого зятя, почему же тогда ломала передо мной комедию?
Додумавшись до такой простой мысли, я сообразила, что моя машина находится у супермаркета. Я ведь оставила «жигуленка» на парковке, когда побежала за подлым парнем, пытавшимся унести мои деньги.
Чертыхнувшись, я пошла к магазину и услышала кряхтение мобильного.
– Вилка, – тихо спросила Томочка, – ты сахар купила?
– Ага, уже несу.
– Уж извини… далеко тебе до дома?
– Две минуты.
– А… а… а! Ладно, ждем.
– Что-то еще надо купить?
– В общем, да, ты не волнуйся, я сама сбегаю.
Я начала потихоньку закипать. Тома слишком интеллигентна.
– Говори скорей, я стою на пороге магазина.
– Ой, здорово, – обрадовалась подруга, – прихвати хлеба, нарезной и бородинский.
Я вошла в торговый зал. Покупка хлеба теперь проблема. В последнее время почти вся московская выпечка стала напоминать вату: белую, мягкую, пышную и совершенно безвкусную. Если такой батончик оставить лежать до утра, он превращается в камень, а когда он свежий, то от него трудно отрезать кусок, мякиш мгновенно проминается. Отломить кусочек тоже проблематично, потому что хлебушек тянется, как резиновый. Я – коренная москвичка, поэтому очень хорошо помню, какими вкусными были ситники за десять копеек, французские булки, калачи. Ей-богу, никаких пирожных не надо. Гребешок французской булки похрустывал на зубах, ручка калача издавала неповторимый аромат, а ситник на разрезе был белым-белым, нежным. А еще на прилавках лежали горчичный, рижский, ржаной, хала, посыпанная маком, батон с изюмом и потрясающая сдоба: свердловские и калорийные булочки. Тот, кто любил более грубый хлеб, серый, покупал батоны по тринадцать копеек и обдирный – кругляш, посыпанный мукой. Московский хлеб отличался особым, неповторимым вкусом и необыкновенным духом. У меня в магазине всегда рот наполнялся слюной. Боюсь показаться вам занудой позднепенсионного возраста, а все же спрошу: и где же он теперь, столичный хлеб?
Продолжая бубнить себе под нос, я подошла к полкам, где лежали батоны, и стала перебирать выпечку. Мой вам совет, если хотите приобрести вкусный нарезной, переверните его и посмотрите на нижнюю сторону, сверху-то все булки одинаковые, а внизу нет. Настоящий московский батон имеет снизу ровную, совершенно гладкую коричневую поверхность, а тот, который похож на вату, украшен мелкими пупырышками.
– Девушка, – раздался тихий, вкрадчивый голос, – не хотите посмотреть?
Я обернулась и узрела столик, заставленный флакончиками. Многие люди раздражаются при виде промоутеров, я же всегда пробую предлагаемый товар и в результате узнала много новых вкусностей. Сейчас скорей всего мне всучат какой-то соус. Одно странно, обычно рекламщиками работают студенты, а сейчас мне улыбается дядька лет пятидесяти, совершенно лысый, в очках, абсолютно не подходящий для этой службы субъект.
– Девушка, – вкрадчиво завел он, – у вас с мужем проблемы!
Я невольно поднесла руку к лицу. Что, так заметно? Может, у женщин, чьи мужья сваливают на сторону, появляется какая-то отметина?
– Беде легко помочь, – заулыбался лысый.
Словно собака, услышавшая свою кличку, я пошла на зов, встала у столика и с надеждой спросила:
– Правда?
– Стопроцентно, – заверил дядька, – вот, держите.
В моих руках оказалась визитная карточка, вычурная, с золотыми буквами и вензелями: «Доктор наук, профессор Мамонов Владимир».
– Рад представиться, – гордо заявил дядька и приосанился.
– Очень приятно, – кивнула я.
– Я занимаюсь феромонами, – заявил Мамонов, – и то, что вы сейчас видите перед собой, является уникальной, эксклюзивной разработкой.
Понимая, что Владимира сейчас занесет бог знает куда, я перебила его:
– Вы лучше дайте мне попробовать ваш соус, если понравится, сразу куплю.
– Это не соус, – обиделся Мамонов, – а духи!
Я с сомнением покосилась на незатейливые пузыречки. Насколько я знаю, создание аромата трудное и очень дорогостоящее дело. Известные фирмы тратят миллионы и миллионы, содержат лаборатории и целый штат сотрудников, а тут всего лишь один дядечка самого затрапезного вида – надо срочно делать ноги.
– Спасибо, – натужно улыбнулась я, – но я не пользуюсь парфюмерией!
Владимир нахмурился:
– Вот! Вам муж потому и изменяет!
– С чего вам в голову пришла такая глупость?
– Не отпирайтесь! Он бегает по бабам. А почему?
Я растерянно пожала плечами:
– Наверное, я сама виновата, хозяйством не занимаюсь, готовлю плохо, хожу дома в халате…
– Ерунда, – прервал меня профессор, – это феромоны!
– Кто?