Ваха был в лучшем положении. Нет, формально мы были в равных условиях. Но он то ли в силу привычки, то ли благодаря врожденной кошачьей ловкости взлетал как-то ниже, а приземлялся как-то мягче. И лицо его было безмятежно.
Минут через пятнадцать подполз Ножкин за сигаретой. Они могли курить! Они, непривилегированные, вообще возлежали на своих ящиках! Их лишь покачивало!
— Костик, у меня уже жопа квадратная, — шепнул я.
— Зато не трахнут, — великодушно ответил мой товарищ.
Через некоторое время заметно сбавили скорость. Двигатель натужно выл, меня прижало к заднему бортику. Мы в БОЛЬШИХ горах. Кончилась бешеная тряска. «Урал» медленно и тяжело переваливался с боку на бок. Я в который раз в жизни понял, как мало человеку надо. И только тогда вспомнил, что нам должны были завязать глаза. Но не сделали этого. А Надир шутник — зачем завязывать глаза тем, кто едет в закрытом брезентовом кузове?
Обычно открытый «затылок», из которого жадно глядят на гражданскую жизнь солдатские глаза, был почти наглухо завешен двумя кусками брезента, свисавшими с крыши. Между ними оставалась лишь узкая щель.
Теперь, когда мое положение на зеленом ящике несколько стабилизировалось, я мог позволить себе некоторую вольность и кинуть взор на окружающий мир. Точнее, не окружающий, а резко убегающий вниз из-под колес. Угол обзора был, сами понимаете, невелик.
Мы ехали по серпантину. Взгляд то упирался в густо заросшую приземистыми деревцами гору, то улетал в бездну. Ничего не понять. Ладно, надо попробовать — завяжут глаза, что ж, невелика разница. Чуть отодвигаю рукой брезентовую штору. Высовываюсь.
— Можэм вабшэ паднят, толко пылна будэт, — неожиданно сказал Ваха.
Вот те на, думаю. Секретность. Моим кавказским товарищам тоже надоело сидеть в темном душном мешке? Беззаботность молодости? Или не было никакого секрета?
— Дэлай, как я, — встает, одна нога упирается в бортик, втягивает свою половину шторы внутрь и заправляет за верхнюю скобу.
Повторяю его маневр. Не так проворно, но, главное, не вылетел головой вперед.
Мы ехали не просто по серпантину. Это была в буквальном смысле слова козья тропа. Я, честно говоря, так и не понял, как «Урал» вообще на ней умещался. «Дорога», казалось, была уже, чем расстояние между бортами. С одной стороны громоздился почти отвесный склон, с другой пропасть. Это я и раньше видел, но не видел того, что левые колеса мяли самую кромку обрыва. Одно неверное движение — все. «Господи, сохрани верность глаза и твердость руки нашему водиле!»
А мои товарищи безмятежно курили, лежа на своих ящиках. Поистине, иногда незнание — счастье.
В голове метались дикие мысли. Тут все — сумасшедшие. Во-первых, я, не только сам ввязавшийся в эту авантюру, но и втравивший в нее двух молодых, слепо доверяющих мне людей. Во-вторых, наши чечено-дагестанцы, играющие в рулетку с этой чертовой тропой явно не в первый раз. В-третьих, сами мои молодые коллеги, бычкующие свои окурки о ящики с боеприпасами, в-четвертых, опять же чечено-дагестанцы, позволяющие им делать это, а мне смотреть моими русскими глазами на их секретную джихадскую тропу. Дурдом!
Дальше стало еще хуже. Я даже не думал, что такие серпантины бывают. Начались повороты не просто крутые, а… я даже не знаю, как объяснить. Наш водила выполнял их в пять приемов. Вперед — назад — вперед — назад — вперед, каждый раз до упора выворачивая руль. Назад — это не просто назад, как во дворе. Назад — это задние колеса… еще сантиметр, и все. А наш край кузова просто парит над бездной.
Во время очередного такого «назад» даже Ваха истошно заорал, а его бойцы стали колотить прикладами в заднюю стенку кабины. Потом им было немного стыдно за временную потерю невозмутимости, которую должен хранить каждый воин ислама, но жизнь стоит такой малой жертвы. Я, во всяком случае, был очень рад. И еще я был горд. Тем, что заорал Ваха, а не я. И не стал говорить, что просто онемел.
Наконец достигли перевала. Дорога пошла вниз, а ландшафт изменился. Обрыв отодвинулся и стал пологим. Деревья выше. А вскоре я заметил, что едем почти прямо. Въехали в лес. Пыль исчезла. Воздух стал прохладнее и свежее. Лес был густым, а деревья — совсем высокими. Почти родная природа. Я ненавидел ходить за грибами. Сейчас бы пошел. Сквозь просветы деревьев увидел ручей. Горный. Но не быстрый. Кристально чистая вода легко бежала среди небольших небесного цвета валунов. После пыльной, жаркой, душной горной тропы, после бьющего отвесно жгучего солнца — лес, тень, прохлада, вода. Слов не нужно.
Вскоре пошло редколесье, солнечные лучи опять коснулись лица. Но ненавязчиво. Луч — тень — луч — тень.
Все шло хорошо. Очень хорошо. Я закурил, расслабился, оценил состояние своего опорно-двигательного аппарата. Пришел к выводу, что он в норме. Как это окажется кстати всего через несколько минут!
По лицу Вахи промелькнула тень. Что такое? Он прислушивался. Я тоже попытался. Но ничего, кроме натужного воя «Урала», не услышал.
И тут появились они. Две птицы, резкими контурами которых я любовался столько раз, не испытывая ни малейшего страха. Два «МИ-24» неожиданно вынырнули из-за близкой горы. Их хищные носы, казалось, обнюхивали местность. Они еще не видели нас, но это было делом времени. Ваха что-то крикнул гортанно. Его бойцы опять стали колотить прикладами в заднюю стенку кабины. Машина пошла быстрее, стремясь забраться под защиту более густой «зеленки».
И тут они увидели нас. Задрали носы кверху и стали делать длинный разворот. Так заходят для удара. Мы горохом посыпались из кузова.
Самое интересное, что в памяти отпечаталось все до мельчайших деталей. А я думал, что должно быть наоборот. Первая мысль — убежать как можно дальше от грузовика — наверняка главной цели. Вторая — распластаться по земле под хоть каким-нибудь укрытием. Еще успел оглянуться. «Урал» исчез за деревьями. Мелькнула мысль — уже далеко. С размаху налетел на какой-то дуб, или не дуб? Там и остался. Через секунду могучее дерево, на защиту которого я так положился, казалось мне жалкой травинкой.
Потому что начался ад. Змей Горыныч выплюнул на землю огонь. Казалось, ракеты перемалывают не только рощу, но внутренности самого Кавказского хребта. Грохот, вой, свист, жар. Всю гамму ужаса описать невозможно. Вот здесь я уже не уверен, что все помню. Запомнилось какое-то дикое желание вжаться, растечься по земле, заползти под нее. Казалось, что это длится вечность.
Это длилось несколько секунд. Потом все смолкло. Или я оглох? Может, и оглох, но земля дрожать перестала. Поднял голову. Они никуда не улетели! Две твари дергались в воздухе, зависнув на месте и поводили носами из стороны в сторону. Потом я услышал другие звуки. Они шли от земли. Легкий треск разрываемой бумаги. Потом два хлопка. «Калаши» и гранатометы? Неужели кто-то жив, кроме меня? Но ведь я жив. Значит, могут быть живы и другие. Почему эти твари не улетают?
А потом все повторилось. Мордой в траву, руками обхватить голову, распасться на молекулы, просочиться под землю. Господи! Кончится это когда-нибудь?