— В Карамахи, слыхал? Теперь не скучно?
КАРАМАХИ! КАДАРСКИЙ АНКЛАВ! Еще бы не слыхал. Гиляны — куда мы ездили в предыдущую экскурсию — просто детская песочница по сравнению с этим.
Ваххабитская республика, давно отделившаяся от России, с которой даже федеральный центр предпочитает не связываться. Степашин, еще будучи главным ментом, совершил сюда «визит доброй воли», зачем-то подкрепив ее двумя самолетами с гуманитарной помощью.
В моем мозгу пронеслись события последних дней. Вторжение в Ботлих — еще немного, и это была бы единая, огромная по местным меркам территория — Чечня, Ботлихский район, Кадарский анклав, еще полшага — и над Махачкалой взвился бы зеленый флаг с черным волком… а там… брр… Так вот что имел в виду Надир, говоря, что скоро будут «мэста паынтэрэсный»! Вот где мы были ему нужны! Только зачем? Дурацкий вопрос — здесь будет война. В том числе и информационная. Одного Мовлади Удугова для этого мало. Здесь нужны журналисты серьезного канала, которые будут передавать правдивую информацию. Правдивую? Конечно. На войне всегда две правды.
Влипли. Я проклинал себя. Опять проклинал. Очень хочется работать нестандартно? На, получи! Хочется делать такие материалы, какие другие (подземные черви, толкающиеся штативами на пресс-конференциях) делать не могут? На, делай! Мы — самые крутые, правда, Михаил Александрович? Вперед! Вот только если у меня окажется своя, третья правда, что тогда? Или если я не соглашусь с ИХ правдой? Как на это посмотрят гостеприимные горцы? «Пирэс-канфирэнсия» состоится уже здесь, без участия ФСБ? Сучья работа, сволочная.
Ладно, чего сейчас об этом. Спокойно. Спокойно! Разберемся. Не впервой. Хотя такое, конечно, как раз «впервой».
На все эти размышления на самом деле ушло секунды полторы.
Мы подъехали к шлагбауму. Он поднялся. Ни вопросов, ни проверок. Нас ждали. Я оглянулся. Шлагбаум опускался. Я подумал было, что это опускается шлагбаум нашей жизни. Но вовремя одернул себя. Не надо грустно-лирической дребедени. Разберемся.
Окончательно привел меня в чувство Костик. Он уже расчехлил свою верную спутницу и «поливал» из окна все подряд. Вот самообладание! Или непонимание ситуации? Да нет, вряд ли. Не мальчик.
А снимать было что. Большие дома, мощные заборы, каждое окно, дыра, щель превращены в амбразуры. И «КамАЗы». В каждом дворе, у каждых ворот, просто на обочинах. Огромное количество!
Я слышал, что перевозки грузов — основной бизнес местного населения. А основной груз — оружие.
На улицах многолюдно. Женщины, грязноватые дети, мужчины с оружием. Золотая Орда. Дети, кстати, тоже с оружием. С настоящим. На одном из перекрестков шла игра в зачистку.
Остановились у какого-то дома. Эфенди скомандовал на выход. Выгрузились, зашли во двор. Во дворе встретил старик. Эфенди с ним обнялся. Перекинулся парой фраз. Кивнул в нашу сторону. Мы подошли.
— Будете жить здесь, у него. Его зовут Шамиль.
Старик слегка поклонился. Мы представились.
Пожали руки. Он не показался мне неприятным или враждебным. Благообразный такой. Сказал, что рад дорогим гостям. Я кисло улыбнулся.
Потом он меня поразил. Он сказал — «хлеб-соль». Разборчиво, с приемлемым акцентом. Но главное — смысл. Бандитское гнездо, линия Маннергейма, можно сказать, а тебе говорят — «хлеб-соль». Звучит это, правда, как «хлэп-сол», но все равно приятно. Впрочем, ни того, ни другого не предложил.
— Располагайтесь, — сказал эфенди, — он вас будет кормить, поить.
— Поить? — мы оживились.
— Водой, иногда — чаем.
— А… А чего еще нам делать?
— Ждать. К вам придет Джабраил. Он вас проинструктирует.
— А! Руководитель программы, шеф-редактор, так сказать, — я пытался шутить.
Эфенди пристально посмотрел мне в глаза.
— Вроде того, — он опять говорил почти без акцента.
— А сколько ждать?
— Сколько надо.
— Очень любезно с вашей стороны. А кроме как ждать, мы еще что-то можем делать?
— Гулять. По этой улице. Не дальше.
— А снимать?
— Нет.
— Но вы же в машине не возражали?
— В машине вы были со мной. А так — нельзя. Вы нам здесь живые нужны.
— В течение какого времени?
— Ты мудак?
— Нет, я корреспондент. Хотя как корреспондент я, конечно, мудак. Был бы не мудак, снимал бы сейчас открытие нового магазина Гуччи на Тверской.
— У тебя иногда бывают хорошие шутки. Редко, но бывают. Значит, ты не мудак.
— Спасибо, эфенди.
— Ты нам нужен живым. А сколько мы все здесь проживем — вопрос не ко мне, к Аллаху.
— Оптимистично.
— Ждите Джабраила, салям.
Мы вошли в дом. Это была не сакля — именно дом. Большой, добротный. Мне живо представился подвал, а там — ходы, ходы, бомбоубежище, бетон. Многие «КамАЗы», которые мы видели, были покрыты густой цементной или бетонной, я не очень разбираюсь, пылью.
Сели за стол. Дед поставил большую миску с вареной бараниной (откуда это у них все берется с такой скоростью?), хлеб, кружки, чайник. Утолив первый голод нехитрой трапезой, я решил навести справки. Начал очень тонко и дипломатично:
— Дедушка Шамиль, скажи, ты — ваххабит?
— Я? Вахабыд. Ми всэ тута вахабыд. Я раншэ парторг автокалонны был, а тэпэр — вахабыд.
— Надо же, как интересно. А почему ты ваххабит?
— А как жэ? У нас папробуй быт нэ вахабыд. Вахабыд — это пэнсыя, мука, баран, а нэ вахабыд — падыхай в канавэ. Эта эсли старый. А эсли маладой и нэ вахабыд — падыхай у стэнкы.
— Это в смысле — расстреляют?
— Растрэлают. Многых парастрэлалы. Нэлзя не вахабыд.
Интересная, исчерпывающая политинформация от бывшего парторга автоколонны.
— Дедушка Шамиль, я вот, знаете ли, не ваххабит, мне у вас покурить можно?
— Пакурыт можна — ва дварэ.
Вышли все трое. И вдруг! О чудо! Во дворе колодец, а у колодца — представьте себе — лет семнадцать, лиловое платьице чуть ниже колен, голые смуглые икры, босые, чуть грязноватые ножки в резиновых шлепанцах-вьетнамках и — о верх эротизма!!! — ободранный, еле заметный… педикюр!!!
Я ПОЛЮБИЛ!!! Кто бывал в таких ситуациях — тот меня поймет.
— Это — мое! — шепнул я Стасу. Очень строго шепнул. — Только подойди к ней — убью!
— Вас понял, командир.
Она заметила нас. Покраснела. Метнула на меня быстрый взгляд (или мне только так показалось?) и скрылась за дверью какой-то подсобки.
У меня дрожали колени. Вот она — фронтовая любовь! Это не только в кино бывает. Вокруг смерть, страдания, ты не знаешь, сколько тебе еще отпущено дней, а может быть… минут, но ты дрожишь не от страха, ты дрожишь (простите меня, влюбленный человек склонен изъясняться пошловато), так вот, ты дрожишь в сладкой истоме, в твоей голове роятся самые безумные планы… Ты не соображаешь, что делаешь.