— Надир, дорогой, я тебя сто раз могу вывести на канал, но от меня ничего не зависит. Ты можешь записать свое обращение, мы его передадим, но «Останкино» его в эфир не выпустит. Понимаешь, ты террорист, ну, ты, конечно, думаешь иначе, но они там думают именно так. А обращения террористов в эфире не транслируются.
Глаза Надира совсем превратились в щелки. Я даже подумал: интересно, он меня вообще видит или нет?
Надир взял меня под руку, отвел в сторону.
— Кыра, выпустат, у мэна там сваи луды ест. А я тэбэ двэсты тыш дам. Баксов.
— И бесплатный БТР до Антальи? Не, Надир, мне, конечно, приятно, что ты так высоко меня ценишь, но не переоценивай ни меня, ни своих людей там, в Москве. Денег не возьму, и не потому что весь из себя такой честный, просто, ты только не обижайся, я потом от них всю жизнь не отхаркаюсь. Крови многовато, понимаешь? И на людей своих не рассчитывай — ничего они не смогут. Не те времена. Сейчас за вас плотно взялись.
Надир молчал. Мне даже показалось, что я его убедил.
— Давай так договоримся. Я сделаю репортаж, ну, такой, телефонный, расскажу о сегодняшних событиях и своими словами изложу, что Надир-шах Хачилаев требует того-то и того-то. Но формулировки, извини, сам подберу.
— Нэхарашо. Падумают, что я сдрэйфыл.
— Тебе что важнее — что подумают или мирных спасти? Все, я пошел.
Направился к дому. Спиной чувствовал взгляд Надира. Кажется, дружба кончилась.
— Стасик, пошли, сеанс связи. Ставь антенну.
Спустился в подвал и передал репортаж о сегодняшнем обстреле и неудачной атаке федералов. В конце сообщил, что Надир-шах Хачилаев требует свободного коридора для выхода женщин и детей. И ни слова о прекращении варварских бомбардировок.
— Стас, давай на крышу — снимай антенну, пока не началось.
Через десять минут обрушилось небо.
Эту ночь мы все провели в подвале. Я не мог не отдать должное искусству местных (или не местных?) инженеров. Если здесь везде такие подвалы, взять эту крепость будет очень трудно.
Можно сколько угодно долбить эти села, сровнять их с землей, но когда федералы пойдут в атаку, боевики вылезут из таких вот укрытий целыми и невредимыми и встретят их с высот плотным огнем. А потом опять залезут в норы. Так что без больших потерь тут не обойтись.
6–9 сентября 1999 года. Карамахи.
Федералы все-таки дали коридор для женщин и детей. Но Барият не пошла. Я пытался уговаривать. Приказывать. Бесполезно. Не такие уж они и покорные, эти восточные женщины. «Я буду с тобой. Или вместе уходим, или вместе остаемся». И точка.
Подвальная жизнь. Федералы не дают поднять головы. Долбят и долбят. Авиация и артиллерия. Иногда, правда, бывали перерывы. В одну из таких пауз примчался Джабраил — вручил рацию. Теперь мы могли получать дополнительную информацию.
Погода дрянная — то с утра зарядит дождь, промозгло, холодно, на улице грязь непролазная, зато авиация не работает, уже легче, по центру села артиллерия перестала работать. Можно на улицу вылезти, поработать. Только грязь достает — она повсюду: липнет на ноги, забивается в сапоги, проникает за шиворот, в уши, в нос, скрипит на зубах.
То выглянет солнце, и сразу — жара дикая. Кажется, вот сейчас все просохнет, можно будет передвигаться нормально. Но уже через десять минут — авианалет. Это уже приметой стало: если солнце, из подвала нос лучше не высовывать. Переждать, причем совсем немного, потому что минут через двадцать — снова дождь.
Однажды с Костиком доползли до передовой — окраины села. Я считал, что это неоправданный риск. Там ничего не происходит. Боев нет — только долбежка. Но надо же что-то делать.
Оказалось — не зря ползли.
Дождь лил как из ведра, все село во мраке, тяжелые свинцовые тучи, окружающие пейзажи укрыты то ли туманом, то ли висящими в воздухе мелкими каплями дождя.
Полное ощущение одиночества. Казалось, село вообще пустое — ни души. И вокруг пусто — на горных склонах, в ущельях только кусты, приземистые деревья и полевые цветы. Гуляй, если нравится гулять в такую погоду.
Но так только казалось.
Почти у самых крайних домов нас остановили. Высокий человек в турецком камуфляже, в бороде, с зеленой повязкой на лбу, у бедра автомат, в руке рация — все как положено:
— Э, дурузя, куда сабралыс?
— Да мы так, погулять.
Он внимательно посмотрел на меня. Во взгляде читались смешанные чувства — презрения, жалости, снисходительности. Они вообще редко говорят то, что думают. Быть может, это правильно. Они просто смотрят так, что собеседнику все понятно: «Что взять с этих русских придурков, вскормленных русскими мамочками, привыкших до седых волос прятаться за женскими юбками? Они же ни фига не понимают ни в жизни, ни в войне».
Но вслух он сказал совсем другое:
— Гулат дома будэтэ, здэс гулат нелзя — сэчас Иван палэзет.
Вот, думаю, не зря мокли. Только надо бы конкретизировать собирательный образ «Ивана».
— А что за «Иван», кто тут против вас стоит?
— Э, кто стаит, нэ знаю. Знаю, кто лэжат будет.
Он явно думал, что эта фраза произвела какое-то впечатление. Но ошибся. Я равнодушно стряхнул с рукава капли дождя. Костя сосредоточенно оттирал объектив камеры от грязи.
В гляделки мы тоже играть научились. Приведя в порядок одежду, вперил в него орлиный взгляд. Взгляд означал: «Ну и долго ты, чурка нерусская, будешь вы…ться»?
Эффект превзошел все ожидания. Его лицо моментально приобрело нормальное выражение:
— Кто стаит? Да так, с мыру па нытке, пацаны зэленые и мэнты.
Со стороны окраинных домов раздалась стрельба. Костя моментально водрузил камеру на плечо и двинулся было туда. Но я удержал его за рукав:
— Отсюда снимай. Хотя постой, выключи камеру, все равно ни фига не видно. Вот если наши прорвутся, тогда интересно будет.
В тот момент мне как-то не пришло в голову, что если «наши прорвутся», то им будет совсем не интересно, кто мы такие. Просто стрельнут, и все. Может, мы и правда ни фига не понимаем ни в жизни, ни в войне?
Над головой пробулькали пули, мы прыгнули в какой-то не то окопчик, не то просто яму — трудно было определить: воды по колено, и края неровные. Если и окоп, то давно дождем размытый.
Прыгнули — это я мягко выразился, скорее нырнули, только камера над головой, чтоб не утопить. На самом деле зря торопились, как говорят знающие люди — свою пулю не услышишь. Но это хорошо на досуге рассуждать.
Через некоторое время осторожно высовываем головы. Ничего не видно. Зато слышно хорошо. Где-то там, за домами, идет бой. Я человек не военный, но мне кажется, что это еще не штурм. Артиллерия не участвует, это точно. Только стрелковое оружие, причем пальба, похоже, с близких дистанций. Разведка боем?