Горные стрелки, едва придя в себя, устыдились своего недостойного отступления и рвались в бой, обещая искупить вину кровью. Под их прикрытием к самому берегу подвели тысячи валил – в большинстве своем совершенно новые механизмы, в изготовлении которых использовался дорогой черный бутон – легкое и твердое, как камень, дерево.
Воины при валилах поспешили раскрыть «уши слона» – внешние боковые стенки, достаточно широкие и снабженные бойницами, и многие метатели укрылись за ними, чтобы стать менее досягаемыми для иргамовских стрел и свинцовых пуль. Валилы всё прибывали, и в некоторых местах образовывались целые линии «укреплений». Заработали метательные механизмы, сокрытые в чреве этих машин.
Их удар был настолько внезапным и сильным, что воины Тхарихиба попятились назад, оставляя после себя усыпанный телами, изуродованный, охваченный пламенем берег. Увидев это, авидронские пращники так воодушевились, что взобрались на крыши валил и оттуда продолжили осыпать дрогнувшего противника градом свинцовых пуль.
Стояла глубокая ночь, но было душно, даже жарко, словно в хорошо разогретых купальнях. То ли день ожидался сухой и знойный, то ли это просто пылала разгоревшаяся не на шутку бойня и ее всепожирающий огонь, мечущийся по земле и по воздуху в поиске всё новых и новых жертв. Пот ручьем лился по лицам измученных воинов…
Алеклия с благодарностью принял поднесенный ему горячий настой, сделал несколько глотков и причмокнул от удовольствия. Он передал чашу слуге и вновь обратил свой взор в сторону Волчьего ручья. С высоты верхней площадки купола он увидел, что авидронские метательные механизмы хотя и пострадали от иргамовских камней и зангний, но уже подвезены в центр позиций и установлены в ста – ста пятидесяти шагах от водной преграды. Одни из них готовились ударить почти в упор – по гуще врагов на противоположном берегу, другие, самые мощные, – нанести урон основному строю – воинам иргамовского монолита, находящимся в тысяче шагов отсюда. Вокруг, словно муравьи, сновали воины, землекопы, обозные, подручные.
Алеклия картинно шагнул вперед, чуть поднял руку, давая сигнал к атаке, и на некоторое время замер, великодушно позволяя угодливой свите, хмурым военачальникам и усердным летописцам запечатлеть в этот судьбоносный момент свой славный образ. Трубачи передали приказ, и первые огненные шары полетели на тот берег…
Хавруш всё это время внимательнейшим образом наблюдал за боем. Он даже ни разу не присел, что при его тучности было несколько странно, – только неотрывно глядел вдаль и тяжело сопел. Он находился в том заветном месте, откуда можно наблюдать за всем, что происходит на поле битвы, и даже дым сражения, постепенно заволакивающий пространство, не мешал ему видеть, как безуспешно пытаются атаковать коротковолосые, как тяжело им приходится, сколь велики их потери. И осторожное ликование наполняло сладкой радостью его огромное бычье сердце.
Эта возвышенность с небольшим насыпным холмом, где стоял Хавруш, и вся эта местность были выбраны задолго до сегодняшнего дня. Памятуя о мелководной речке Палисирус, которая в битве под Кадишем надежно прикрыла правый авидронский фланг и помогла воинам Инфекта выстоять, Верховный военачальник решил на этот раз и сам использовать естественную водную преграду. Он долго искал ее и нашел. Волчий ручей был глубиной едва по колено, но зато значительно шире Палисируса и к тому же пересекал всё будущее место сражения. А еще с обеих сторон высился густой лес. Лучшей защиты для своего строя нельзя было и придумать.
«О, могущественная Дева! – едва шевеля губами, неслышно шептал Хавруш, невольно косясь на золотую статую Слепой Девы, возвышающуюся над иргамовским лагерем. – Помоги осуществить мои заветные мечты, помоги уничтожить авидронов! Пусть останется от них лишь прах, и я рассею его по ветру. Я так старался, так много сделал, так молился тебе! Если ты не можешь видеть, как усердно тружусь я во благо твоего величия, так услышь хотя бы глас мой!»
В это мгновение Хавруш был как никогда искренен в своих чувствах. Он вдруг уверовал во все, над чем раньше не переставал глумиться, теперь его душу переполняла до краев чистая безраздельная святость. Вокруг не было ничего, что бы ни принадлежало Деве; небо, земля, воды – всё это было неотделимая ее часть, жило по законам, ею установленным, и существовало только потому, что так было ей угодно. Всеобъемлющая, Всесильная, Всезнающая богиня, от которой, и только от нее одной, зависит – произойдет ли так или эдак.
«О, Дева златовласая, сделай так, чтобы преданные тебе сыны победили. Не допусти, чтобы безбожники-иноверцы уничтожили твою паству, разрушили твои храмы, обратили в рабство твоих верных почитателей и усердных в служении тебе жрецов! Также прости меня за те насмешки, какие я отпускал иной раз в твой адрес. Не по неверию – по глупости делал это. Во искупление грехов своих и в благодарность за сегодняшнюю победу построю по всей Иргаме твои золоченые храмы и заставлю подданных Тхарихиба поклоняться тебе днями напролет. Также обращу в нашу веру истинную разные народы и принесу тебе великое множество удивительных даров!..»
Хавруш долго твердил свои молитвы, пока его щедрое на обещания воображение не истощилось. Тогда, переведя дух и уповая на то, что смог наконец вразумить бестолковую взбалмошную девицу, он вновь обратился к сражению и в изумлении обмер. Авидроны уже переходили Волчий ручей, их валилы и метательные механизмы извергали сотни и сотни пылающих снарядов, наводя опустошение в иргамовских рядах. Стрелы с того берега летели плотной, нестерпимо жужжащей массой, образуя над Волчьим ручьем причудливый живой мост, так что создавалось впечатление, что по нему можно просто взять и пройти. Воины Тхарихиба, не выдерживая натиска, в особенности в центре, где атаки авидронов были самыми яростными, медленно пятились назад.
И тут Верховный военачальник ясно вспомнил ужас Кадиша, и ядовитый кислый страх поднялся к горлу откуда-то из желудка. А еще накатило тоже знакомое по Кадишу чувство обреченности, тщетности любых, даже самых исполинских, трудов.
Хавруш тут же отрезвел – дурман, навеянный молитвенным упоением, мгновенно испарился.
«Ну и дрянь же ты! Глупая, подлая, развратная тварь, – мысленно бросил оскорбленный иргам безмолвной статуе Девы, которая в ответ вдруг вся сердито заискрилась, окунувшись в лиловые волны первых рассветных лучей. – Я думал, что ты только слепая, а ты еще и глухая!
Знаешь, что я тебе скажу: ты совсем не та, какой хочешь казаться и какой тебя представляют люди. Ты не юная золотоволосая дева и вовсе не целомудренная, а уродливая беззубая седая старуха. Если я выиграю это сражение, клянусь! – славные иргамы, пожалуй, подберут себе другого бога для поклонения, более отзывчивого и покладистого».
Испугавшись своего богохульства, Верховный военачальник даже оглянулся. Впрочем, никто ничего не заметил, только либерий Дэвастас – светловолосый здоровенный детина, как-то странно улыбался, будто что-то такое знал, не ведомое никому. Хавруш нарочито небрежным жестом подозвал его.
– Что скажешь?
– Я тебе говорил, Хавруш, что любой строй должен быть подвижным, – с некоторым упреком отвечал военачальник. – Сейчас, когда авидроны еще не переправили через Волчий ручей основные силы, нужно атаковать их монолитом, например «чернощитными», и во что бы то ни стало отбросить назад. Пока не поздно, умоляю тебя, отдай необходимые распоряжения…