В последнюю ночь с Дэвастасом остался Тафилус. Оба долгое время сидели молча. Связанный Дэвастас примостился на широкой скамье, опершись спиною о стену хижины, и, казалось, дремал. Тафилус сидел рядом, за узким бамбуковым столом и машинально расковыривал метательным ножом трещины на его ссохшейся поверхности.
В деревне не утихал шум празднества – Гуалг в честь отъезда «героев-спасителей» решил задать пир. Торжеству довольно быстро стало тесно в стенах его хижины-дворца. Слышались авидронские песни, нежные переливы лючины, их сменяли протяжные и очень мелодичные местные напевы.
Громко потрескивали сучья в кострах. Откуда-то доносились звонкий смех и веселая ругань. На другом конце деревни группа молодых дикарей во всё горло восхваляла Гуалга – правителя всех ларомов.
В узкий оконный проем заглянула полная Хомея. Девросколянин повернулся к свету и увидел распростершуюся перед ним Анкону, всю залитую темно-бирюзовым светом. Тут и там, на гребнях невысоких речных волн вспыхивали, будто сигналя, яркие малиновые звездочки. А в вышине, над всем этим безмятежным пространством, убаюканным размеренными сонными всплесками, торжественно безмолствовали бесконечный, глубокий и непонятный звездный мир и синеокая красавица Хомея.
Тафилус вырос на Анконе, любил ее всем сердцем, но такой красоты, как здесь, никогда не видывал. Он невольно залюбовался открывшейся картиной.
– Ты не поверишь, десятник, но я ведь тоже вырос на Анконе, – вдруг молвил Дэвастас.
Тафилус сурово, с недоверием посмотрел на иргама и ничего не ответил.
– Мои предки из Де-Вросколя, – продолжал между тем Дэвастас, не обращая внимания на то, что с ним не хотят говорить. – Более того, я сам там родился!
Тафилус перестал ковырять стол. В его глазах блеснул недобрый огонек.
– Что же ты надругался над этим городом, тогда, в начале войны? Я своими глазами видел, какие зверства учинили твои воины!
Пленник тяжело вздохнул и чуть поменял позу, чтобы ослабить давление веревок, которыми был опутан.
– О, Дева, это чудовищная ошибка! – с печалью в голосе отвечал он. – Я лично не штурмовал Де-Вросколь – всеми отрядами командовал Хавруш. Я, как раз наоборот, отказался войти в город, за что и поплатился, едва не очутившись на костре. А моих воинов передали другому военачальнику…
Тафилус поморщился, видимо жалея, что вступил в разговор.
– Я не верю ни единому твоему слову!
– Что ж, воля твоя. Но я говорю тебе это не для того, чтобы разжалобить. Во-первых, вряд ли мне это удастся – ты самый стойкий воин из тех, которых мне доводилось встречать. Я помню, как ты бился с капроносами в Тедоусе, я видел, как ты сражался на том злосчастном острове. Ведь ты один уничтожил не менее полусотни ларомов! Помимо неимоверной силы, ты обладаешь еще железной волей и несгибаемым характером. А во-вторых, какой смысл доказывать тебе свою невиновность? Моя судьба давно предрешена – я труп. Я говорю тебе это лишь для того, чтобы хотя бы один человек знал, как всё было на самом деле.
Девросколянин усмехнулся:
– Тебя скоро доставят в Грономфу, в Круглый Дом, вот там всё и расскажешь. И вряд ли тебе удастся хоть что-нибудь утаить. Расскажешь о том, как сжигал Де-Вросколь, как в угоду толпе травил собаками на Арене Тедоуса пленных авидронов, как ухитрился сбежать из окруженного Кадиша, как уничтожал деревни ларомов. Может быть, расскажешь и о том, как и зачем убил Тхарихиба…
– Я не убивал Тхарихиба! Клянусь Слепой Девой, его убил Хавруш! – вспыхнул Дэвастас, немало удивляясь про себя осведомленности обычного авидронского десятника.
– Братоубийство? Не может быть! К чему мне выслушивать все эти небылицы? Давай-ка лучше помолчи. ДозирЭ запретил мне с тобой разговаривать…
– Как хочешь… – опять вздохнул Дэвастас и обиженно смолк.
В хижину заглянул Кирикиль. В руках он держал огромное блюдо, наполненное сочными кусками жареного мяса, овощами и пучками трав. Следом за яриадцем появился мальчик-ларом с двумя кувшинами вина и охапкой горячих лепешек.
– ДозирЭ посылает тебе, рэм, эти угощенья, чтобы веселее было коротать время, – улыбаясь, сказал Кирикиль. – Также он просил осведомиться о пленнике.
– С пленником всё в порядке, – скороговоркой отвечал Тафилус, решительно пододвигая к себе дымящееся блюдо.
Кирикиль с любопытством покосился на Дэвастаса и вышел.
Девросколянин с жадностью поглотил самый крупный кусок мяса, сделал внушительный глоток вина и тут, к неудовольствию своему, заметил, что иргам, не мигая, смотрит за тем, как он ест. Авидрон продолжил трапезу, но теперь не только этот взгляд, но и само присутствие Дэвастаса не давало ему покоя. В конце концов Тафилус пододвинул пленнику лепешку, а сверху положил на нее двух перепелов, кусок поросенка, огромных размеров помидор и пучок момалыки.
Дэвастас сглотнул слюну, благодарно кивнул, однако тут же повел плечами, показывая, что путы не позволят ему воспользоваться столь щедрым подношеньем.
Пленника кормили всего один раз в день, утром, в основном небольшими и безвкусными рыбинами, и при этом присутствовало не меньше десяти тяжеловооруженных воинов. Его развязывали, с нетерпеньем ждали, всё время подгоняя, пока он поест и запьет свою трапезу обычной водой, потом выводили к реке и, воротясь, вновь крепко стягивали по рукам и ногам толстыми веревками. До следующего утра.
– Но я не имею права тебя развязывать, – отвечал Тафилус. – Не буду же я, в самом деле, кормить тебя с рук?
Дэвастас пожал плечами и отвернулся.
– Ну ладно, – махнул рукой девросколянин. – Деться тебе всё равно некуда. Ведь ты не попытаешься убежать?
– Я клянусь Слепой Девой и всеми святыми, что не отвечу на добро злом, – искренне произнес Дэвастас. – Лучше смерть, чем такой бесчестный поступок. Тем более как можно убежать от такого могучего великана, как ты, Тафилус?
Немного захмелевшему девросколянину похвала польстила, он вытер лепешкой жирные пальцы, встал, едва не задев потолок хижины, подошел к пленнику и принялся развязывать веревки.
– Ты, Дэвастас, тоже необыкновенно силен, – сказал он, рассматривая мощную грудь и плечи иргама. – Тогда, в Кадише, у Носороговой башни, ты едва не убил ДозирЭ, а ведь он – самый опасный соперник, какого только можно представить! Даже я не решился бы с ним сойтись один на один.
– Это так – природа даровала мне удивительные способности. Но, увы, сейчас я обессилел от горя, ран и скудной пищи, а посему никакой опасности не представляю…
Наконец пленник был освобожден и принялся за еду. Он волком вгрызся в нежнейшую плоть поросячьей грудинки и первые куски глотал не разжевывая; только некоторое время спустя, утолив первый голод, он стал поглощать пищу размеренно, запивая ее предложенным вином.
Тафилус украдкой наблюдал за тем, как иргам ест, и хмурился, всё время думая о своем в высшей степени странном поступке. О, Гномы, как так получилось, что он – авидронский цинит, беспощадный монолитай, мог проявить столько милосердия к этому ужасному злодею, погубившему тысячи невинных людей, человеку, лишившему жизни самого Эгасса, личному врагу Божественного?!