Детский сад какой-то! — сплюнул Герцог. — Тоже мне Зорро нашелся! — и выписал из столицы целый взвод опытных боевиков, поклявшихся превратить Сильфон в настоящий Перл-Харбор. Но все они даже не доехали до города, потому что в дороге с каждым что-то приключилось. Один отравился суши и попал в реанимацию, другой выпал из поезда под колеса встречного состава, третьего в туалете аэропорта ограбили и до смерти избили, четвертого блудницы накачали сильнейшими галлюциногенами и отправили багажом в Рио-де-Жанейро… Во всех случаях стремящиеся в Сильфон наемники или погибали, или становились инвалидами, и почти всегда в происшедшем были замешаны какие-то бродяги, темные личности, которые растворялись без следа.
Многих должен бояться тот, кого многие боятся. Наконец, в мозгу у Герцога прояснилось: он имеет дело с силой, которую явно недооценил. Прессинг шел по всему фронту, с каждым днем его дела в городе становились все хуже.
Предприятия вылетали в трубу, поскольку, с одной стороны, никто не желал покупать произведенную ими продукцию или пользоваться предлагаемыми услугами, а с другой — рабочие и служащие принялись поголовно болеть, будто в Сильфоне случилась эпидемия. Акции, на которые смышленые брокеры Герцога ставили, сразу начинали падать, причем со скоростью самоубийцы, прыгнувшего с моста, но стоило только от них избавиться, как они сразу же фантастически взлетали в цене, будто их отправили с ракетой к новой звезде, которую только что обнаружил старый астроном.
Здания, принадлежавшие столичным, регулярно горели, банки, где они открывали счета, лопались, казино и рестораны никто не посещал, завезенные из бедных стран проститутки, несмотря на смехотворные тарифы, сидели без работы. Герцог даже не мог выйти из своего номера в Атлантиде; каждый раз, покидая его, он попадал в неприятную историю: то застревал в лифте, то на его голову фасадные рабочие проливали краску, то на крышу его автомобиля падал фонарный столб с оголенными проводами, то у джипа его охраны отказывали тормоза и он на полном ходу врезался в обезьянник городского зоопарка.
Даже улица, к которой он всю жизнь питал особую страсть, улица, которая сделала его таким, каким он был сейчас, улица крепкого алкоголя, разврата, грабежа, наркоты, бешеной игры, где он всегда считался своим и мог, впервые оказавшись в любом городе мира, за ночь удесятерить сумму, лежащую в кармане, да еще попутно набрать целую банду, — эта улица сегодня отвернулась от него, игнорируя самого фартового своего отпрыска. Город целиком, до последнего пня категорически отказывался признавать статус-кво Герцога, считая его интервентом. Город отторгал его зеленой блевотиной, и с этим ничего нельзя было поделать.
Герцог чувствовал, что Странник висит над ним колонтитулом, ведает о каждом его слове, вздохе, но сам до сих пор не знал о нем ничего, кроме того, что тот реально существует. На Странника работал весь город, от любого оборванца до мэра, и это было очевидно; последняя дворняга лаяла на Герцога громче, чем на любого другого, будто чуяла, с кем имеет дело. Это была настоящая война, и он проигрывал ее по всем лункам.
В команде Герцога, с которой он сюда прибыл, сейчас было всего несколько десятков человек. Многих уже похоронили, другие тривиально сбежали, а оставшиеся требовали бешеной доли, и вместо того, чтобы защищать предводителя, сами окружали себя толпой телохранителей. Он пробовал звонить в столичные кабинеты, жалуясь на банду Странника и требуя экстренной помощи, но у крестных отцов и без Герцога проблем хватало — их и самих крепко штормило, так что они благоразумно предпочитали тратить время и ресурсы на устранение пробоин не в спасательных шлюпках, а в бортах самого корабля.
Наконец, с одними двойками в дневнике, растеряв лучших людей, с опустошенными карманами, чувствуя, что ситуацию при всем желании не переломить и что вообще настало время позаботиться о себе драгоценном, Герцог стал паковать чемоданы. Может быть случайно или благодаря своей интуиции, которая не раз спасала его от пули или пожизненного заключения, он принял это решение весьма своевременно — Странник надумал ближайшей ночью разом покончить с остатками столичных в Сильфоне.
Герцог принял на посошок укольчик героина и, не сказав никому ни слова, пробрался через балкон отеля в пустующий соседний номер. Оттуда он вышел женщиной, спустился в ресторан, заглянул на кухню и через минуту вылез через разгрузочный люк на задворки отеля.
Варфоломеевская ночь была в самом разгаре, но Герцог был уже за сто километров от Сильфона. Он уносил ноги, придерживая на голове дурацкий парик: шлепал по грязи, отбивался от шпаны, принявшей его за трансвестита, трясся в стареньком такси, ночевал под лодкой на пляже, украл у слепого кошелек, когда не на что было купить билет на рейсовый автобус. Два дня спустя он рапортовал в столице своим тамплиерам, что в Сильфон больше не вернется и что вообще выходит из игры: ему ничего не нужно, он уезжает в Мексику где у него на примете уютный домик, и будет кушать манчамантелес-де-сердо и выращивать в своем в саду редкие виды кактусов.
Два месяца спустя его тело вытащили крюками из Мексиканского залива. Полицейские береговой охраны приняли вырезанный на его лбу стилизованный рисунок из треугольников и точек за метку очередного наркокартеля, бросили труп в холодильник, к таким же, как и он, неудачникам, выловленным за последнюю неделю, и отправились в бар выпить по стаканчику текилы.
В итоге одержанной победы город оказался всецело в руках, Сильвина. К этому времени он накопил достаточно сил и средств, чтобы занять весь пьедестал власти. И это не удивительно: слухи о Страннике, пытающемся взять под защиту сирых и убогих, со скоростью распространения чумы в средние века расползлись по меридианам. Каждый день его агенты вербовали сотни и сотни новых рекрутов, готовых за одну только идею на любой, даже самый безрассудный поступок. Его влияние распространилось и на соседние города — последний уличный попрошайка из далекой деревни ныне не сомневался, кто его Че, и знал, с кем следует поделиться добытым, даже если об этом никто не просил.
Несмотря на то, что Сильвин выполнил условия мусорной конвенции, Старикашка со свойственной ему пунктуальностью в пренебрежении к взятым на себя обязательствам не спешил выполнять свою часть сделки. Пятьдесят миллионов он перевел и Герману особняк вернул, взамен получил жену и внука, но прочие тезисы Сильвина бесцеремонно похоронил, будто они были изложены в переданной ему бумаге симпатическими чернилами.
Впрочем, мэр недолго наслаждался покоем, вкушая чайной ложечкой нежное бланманже и пописывая на досуге доносы на Странника в федеральные спецслужбы. Сильвину не составило труда эксгумировать свои требования. Однажды утром у здания мэрии собралось тысяч десять горожан с требованием отставки главы города, а чуть позже появились кем-то оповещенные журналисты. Узнав, что телевизионщики городского канала ведут с места событий прямой репортаж, фрондеры не на шутку разбушевались, а отдельные провокаторы стали выкрикивать такое, о чем совершенно никто не мог знать — о самых непристойных делишках мэра. Возможно, они надеялись, что это попадет в новостные выпуски самых рейтинговых телесетей страны.