Book.

САРА. Джек, я уже закончила! Просто великолепно! Я не добилась бы такого потрясающего результата даже с помощью самой дорогой туалетной бумаги!

ДЖЕК. Теперь ты поняла, что «Суперклин Асс» будет лучшим подтирающим средством для твоей жирной американской задницы?

САРА. О да! Теперь я не буду разоряться, покупая тонны туалетной бумаги!..

Г. Миронова вместе с приглашенным на празднество телевизионным бомондом долго колбасило в приступах ржача, он даже обещал по пьяни поставить этот спот 1 апреля в эфир какого-нибудь телеканала, но потом забздел: слишком «неделикатная проблематика» для общероссийского телевидения плюс «точно подмеченное, но политически некорректное» высказывание про «жирную американскую задницу»…

Сразу из ресторана «Лёд» я сиганул на Старую площадь, заехал под «кирпич», бросил бээмвэшник точно под знаком «Остановка запрещена», дополненным табличкой с изображением эвакуатора, и, широко шагая, направился к дверям мажористого особняка, бездарно обряженного в гранитную юбку. Пройдя два уровня «кордонов», я поднялся на «гламурном» лифте на четвертый, последний этаж и двинулся по скрипучему паркету к массивным дверям с золотой табличкой «Дирекция».

По пути мне встретилась Дарья Донцова.

Рафаэль:

— Пишете?

Донцова:

— Пишу.

Рафаэль:

— Ну-ну…

В узкой приемной г. Миронова окончательно постаревший Геннадий Хазанов и обласканный каннскими призами режиссер Павел Лунгин («Такси-блюз», «Остров», «Олигарх», «Царь»…) непримиримо спорили вполголоса, не стесняясь в «х», «п» и «б». Еще пару актеришек и администраторов глазели от нечего делать в телек на стене, где пузырился дешевыми понтами 16-й канал. Иностранец в отличном костюме и бодром настроении за неимением свободного кресла торчал у окна. Оттуда ему открывался вид на облезлое дерево и сраный дворик, забитый тачками от ста тысяч долларов с блатными пропусками за лобовым стеклом (у этого окна в свое время я сам провел не один час).

Рафаэль:

— Всем здрасьте! How are you? [1]

Наши только посмотрели на меня брезгливо, как на конченого лузера, зато чужестранец, еще не привыкший к здешней культуре общения, изобразил самый что ни на есть приятельский зубоскал:

— I’m fine, thanks! [2]

Какой милашка! Он даже не знает, что в нашей стране к людям, у которых все «I’m fine», питают стойкое отвращение. И что при встрече у нас принято жаловаться на болезни и неурядицы и этим вызывать к себе глубокую симпатию и уважение.

Я разместил половинку своей ягодицы на краешке стола секретарши Аллы (Xw/33/4- почти симпатяшка) и, горестно выдохнув перегаром, продекламировал ей с драматичной патетикой:

— Я вас люблю, — хоть я бешусь, хоть это труд и стыд напрасный, и в этой глупости несчастной у ваших ног я признаюсь! Знаешь, что в тебе главное, mon amour? Это красота и элегантность Вашей фигуры!

Алла с гадливостью отклонилась от моего амбре, не изменив при этом грациозного положения спины, и покосилась на прочих посетителей:

— Слезьте со стола, молодой человек! Немедленно!

Я, не меняя позы, извлек из кармана две лакомых бумажки — билеты на «Золотой граммофон» — и положил ей на клавиатуру:

— Третий ряд, середина…

— Боже, Рафаэльчик! — всплеснула она руками. — Как тебе это удалось?

— Аллюсик, мое слово — железобетон! Если б ты была ко мне более благосклонна, я определил бы тебя в жюри «Граммофона»! Кстати, если тебе не с кем будет пойти — мою мобилу ты знаешь…

Я погладил женщину по руке — ее всегда сладко конфузили мои тактильные комплименты.

— От тебя дождешься! — перешла на шепоток Алла, отгородив сей приватный разговор от прочих журналом «Семь дней» с отфотошопленной Ксенией Собчак на обложке. — Я уже слетала с тобой в ЮАР, съездила на Байкал и в аквапарке классно поплавала… Хотя бы разок в ресторане покормил, обещалкин! Кстати, спасибо за духи — умереть не встать!

Аллюсик жила с никудышным киношником — они любили друг друга гражданским браком, — мечтала о нормальной семье, детях и мужчине-могиканине с обветренным лицом, но вокруг роились только такие алконавты-авантюрюги, как я, да и то лишь тогда, когда им что-нибудь от нее было надо. Случалось, правда, к ней приставал в сильном подпитии и непосредственный шеф — впрочем, он, как порядочный человек, ограничивался kissing и petting.

Рафаэль:

— Не за что, my love! Я исправлюсь — клянусь мамой Миронова! Кстати, ты сегодня просто ошеломиссимо!.. У себя?

Алла:

— Да. Ждет тебя, два раза спрашивал.

Рафаэль:

— Как он?

Алла:

— Рвет и мечет. Доложить?..

Могущественный Миронов позвонил мне еще до встречи с Хабаровым и потребовал в грубой, я бы даже сказал, извращенной форме, чтобы я «бросил все к чертям» и немедленно приезжал. Я не решился по телефону выяснять причину и лишь «сделал под козырек»…

Алла сообщила по переговорному устройству о моем прибытии. Почти сразу из кабинета директора 16-го канала выскочила какая-то потная бегемотиха, а за ней последовал взбешенный, весь на пальцах, Дмитрий Нагиев, покрытый толстой коркой дорогостоящего загара. Он вежливо прикрыл внутреннюю дверь, но внешней поспешил публично бабахнуть…

— У меня три беды, — констатировал мне весь на нервах г. Миронов вместо приветствия и рукопожатия. — Сын-наркоман, гиподинамия и ты… Я НЕ РАЗРЕШАЛ ТЕБЕ САДИТЬСЯ!

Его острые свиные глазки впились мне в лицо лазерными прицелами, а из-за его спины меня отсканировал проницательным взглядом президент страны с красочного политического плаката:

Не раздумывайте долго! Я вскочил с кресла, на котором только что примостился, и осведомился с непрошибаемым хладнокровием, сопроводив слова непорочным взглядом:

— Что-то случилось, Сергей Львович?

В отличие от приемной, в этом огромном, как павильон «Мосфильма», кабинетище, казалось, можно разместить декорации для съемок целого блокбастера. Сказанное здесь слово звонко скакало по стенам и потолку с лепниной, размножалось эхом, преломлялось в чужие загробные голоса и долго еще блуждало по закоулкам, прежде чем сгинуть в катакомбах прошлого. Вот для чего понадобились двойные двери на входе…

— Сам не догадываешься? А я ведь тебя предупреждал, Белозёров!