Мужчины пришли в восторг, однако Лена почувствовала, что переиграла и инициатива выскальзывает:
— За тебя они и десяти рублей не заплатят, соска потная… Ладно, я сама…
И она с таким героическим видом двинулась вперед, будто перед ней вражеская амбразура, которую нужно закрыть собственной грудью.
— Сама ты вафлерша обоссанная! — огрызнулась ей вслед Жанна.
Лены не было минут двадцать. Пришла надменная, с блеском в глазах. Подвиг совершен! Отдала Вовочке сто двадцать рублей — больше, чем договорились.
— А за что двадцать? — подозрительно спросил он.
— За то, что глотала…
Вечером хохлы отыскали их у продмага. Завидев недавних «клиентов», Вовочка почувствовал недоброе и опять полез в карман за ножом.
— Мы все уже пропили, денег нет! — выпалил он приближающимся парням.
— Да нет. Мы еще хотим…
Пошли в лесок. Парни немного выпили и повели Лену в кусты. Ставки росли. На этот раз нужно было отрабатывать триста рублей. Лена с прежней решимостью и завидным самообладанием принесла себя в жертву горячим украинским жеребцам. Безразлично, будто ничего не чувствуя, принимала их одного за другим, остальные стояли в пяти шагах и сначала с любопытством прислушивались к возне и вздохам, однако вскоре принялись за водку и теперь уже громко о чем-то спорили, перебивая друг друга.
Лену сменила Жанна (еще двести рублей). Часов в одиннадцать вечера сильно пьяные хохлы чего-то не поделили, схватились друг с другом в жарком кулачном бою и после, помирившись, опухшие, в изодранной одежде похромали восвояси.
Мужичку с перебитым носом тоже захотелось женской ласки — бесплатно. Он давно уже делал Лене недвусмысленные намеки, притирался к ее попе, под шумок хватал за мясистую грудь. Он напомнил присутствующим, что с утра поил всех за свой счет и потратил на угощение все, что имел. Теперь он совершенно официально требовал компенсации. Лена к тому времени едва ворочала языком, онемевшим после тяжелых трудов и заплетающимся из-за выпитого, и все-таки нашла в себе силы подначить своего кавалера:
— Вова, он что, за проститутку меня держит, козлина мелкий?
Вовочка страшно разозлился и крепко поколотил негодяя. Разбил ему лицо, выбил зуб. Крови было много — наверно, Вовочка повредил мужичку его слабый нос.
С незадачливого компаньона стащили почти новые джинсы, бросили несчастного в кусты и отправились «на базу». По дороге купили водки. Несколько бутылок распили в компании расхристанных местных ментов с автоматами. Вовочка окончательно затуманился, и последние метры до дачи Деда его пришлось волочить. Звонкое эхо канонадой разносило по погрузившемуся в сон дачному поселку изощренный московский мат.
Они ушли ранним утром. Было часов пять, наверное…
Вовочка очнулся от сильного стука в груди. Испуганно открыл глаза и прислушался к себе. Сердце долбило, словно молотом по наковальне. Вместе с этим стуком по всей груди разливалась ноющая боль.
Он с трудом приподнялся и огляделся: лежит одетый на дедовском продавленном топчане. Ни Лены, ни Пети с Жанной. Да и Деда нет. Только посреди комнаты в луже мочи опрокинутое ведро.
Вовочка прислушался — тихо. Во всем доме пусто.
«Ушли! Без меня, — с тоской подумал он. — Наверное, отправились продавать джинсы… Но где Дед? Он же с нами никогда не ходил? А наверное, его заставили! Только он знает, кому можно предложить шмотки… Но почему же меня не взяли?!»
Вовочка не знал, что его пытались разбудить. Зажимали нос, поливали водой. Наконец, по сигналу Лены, оставили его в покое, быстро собрались, не забыв пихнуть в рюкзак вчерашний трофей — джинсы побитого мужичка, и ушли. А Дед сам навязался. Уж больно не терпелось ему похмелиться. Ведь он вчера набрался так, как никогда раньше.
Головная боль, помойка во рту, тупая резь в боку. И загнанное, из последних сил трепыхающееся сердце.
Весь этот смрадный дух мочи, старых вещей и протухшей пищи, который забивает ноздри.
Вовочке стало невыносимо пусто.
Он попробовал подняться, долго разминал онемевшие ступни. Еле встал, доплелся до двери, но подумал, что не знает, куда ОНИ направились и поэтому их не найти. Да и ноги совсем не ходят.
Опираясь о стену, поплелся назад. По пути глотнул из заварного чайника заварки. Почувствовал на языке отвратительную кислоту, тут же стошнило, прямо на пол. Вспомнил, что вчера всю ночь сам же бросал в заварник бычки. Этого крепчайшего чифиря, настоянного на вонючих окурках «Примы», и довелось отведать.
Вовочка вернулся на топчан. Целый час лежал без движения, только прислушивался к собственным ощущениям. Тупая боль постепенно захватила всю левую часть груди. То вроде как проходила, то возвращалась и усиливалась.
«Господи! Спаси, помоги, святая Богородица! Все отдам за стакан водки!»
Вовочка знал, как укротить сердце. Он знал, что всего лишь двести граммов излечат его от всех недугов, вернут былую силу и настроение. Он будет бодр, полон свежих идей!
Но, Боже! Как трудна ноша тяжкого похмелья!
Если бы здесь еще кто-нибудь был… Например, Дед. Вдвоем всяко легче мучиться.
Чувство страха усиливалось. Угнетала боль, одиночество, безысходность.
Вовочка свернулся калачиком, словно беззащитный ребенок, и заплакал навзрыд. Никогда еще не было так плохо и телу и душе.
Сердце не отпускало. А потом добавился странный жар в центре груди. И липкий ком в горле.
Впервые за прошедшие развеселые дни вспомнил он о Сашке, Александре Владимировиче. Своем, наверное, единственном настоящем друге. Сашка был новым русским, с которым связывала старая добрая школьная дружба. А еще много всяких удивительных историй.
«Сашка бы помог!» — мелькнуло в голове.
Боль обострилась. Будто сердце сдавили раскаленными щипцами. Вовочка задергался, попытался подняться. Почувствовал, что не в силах даже пошевелиться, и стал звать на помощь. Орал изо всех сил.
Что-то хрустнуло в левой половине груди. Боль сразу ушла, и одновременно теплая волна разлилась внутри. Это было странное ощущение. Почти философское. Невероятное облегчение — испытания закончились, и при этом ясное понимание того, что и жизнь закончилась. Потому что произошло непоправимое. Сердце лопнуло, и горячая кровь разлилась по всему телу.
Внутри все затрепетало, он стал задыхаться. Опять вспыхнула боль. Грозная, всеобъемлющая. Будто тело пронзили тысячи игл.
Сильно затряслись руки.
Пропал голос.
Ужас не отпускал.
Вовочка подумал об умершей недавно матери и об отце. Потом опять вспомнил Сашку, вспомнил его слова, которые тот неоднократно повторял: «Когда ты отбросишь коньки, поскольку жить тебе осталось недолго, наш ты ликеро-водочный, я закачу потрясные похороны. Целый грузовик водки подгоню. И всех твоих дру-зей-алканавтов приглашу. И будут все пить, сколько душе угодно. Но только тебя там, увы, не будет!..» И Вовочка действительно подумал: «Как жаль, что меня там не будет!»